Пентхаус на крыше коммуны
Знаете, ни я, никто из моих соседей и слов-то таких не слыхивал! Пентхаус! И когда вдруг на моей крыше соорудили этот отдельный маленький домик, соседние дома меня на смех подняли! Но я всем гордо отвечал — на то я и дом-эксперимент! Никому нельзя, а мне — можно! Отдельная двухэтажная квартира на крыше. И это на минуточку в 1930-м году, когда вся Москва ютилась по коммуналкам да по общагам! Кто же в этих хоромах жил? Сейчас расскажу. Но давайте начнем сначала.
Архитектурная мысль Гинзбурга
А сначала я родился в голове смелого советского архитектора, Моисея Гинзбурга. Он придумал построить дом, который поможет людям шагнуть из личных мещанских квартирок в счастливое коммунистическое будущее, где все будет общее, а все люди будут братья. Так меня и назвал — дом переходного типа.
Да, это может для вас звучит наивно. А мы с Моисеем Яковлевичем в нашу идею свято верили. Он вообще был неисправимым романтиком. Говорил: "архитектор — не декоратор жизни, а ее организатор". Вот-так-то.
Меня он выдумал в модном стиле конструктивизм! Первого этажа у меня не было вовсе, вместо него возвышались столбы-опоры, я на них как будто парил. Окна мне Гинзбург придумал ленточные — то есть длинные полосы окон перетекали из одного в другое по всему фасаду. Это чтобы жильцам доставалось максимум света и свежего воздуха. Под окнами — живые цветы в бетонных ящиках. На крыше — террасы-солярии. 20е годы не зря называли временем солнцепоклонничества! Помните? "Светить всегда, светить везде, до дней последних донца".... Это Володя написал. Маяковский. Он кстати, очень меня любил! Даже лозунг сочинил, чтобы меня поддержать: "Дома-коммуны вместо хаты, массовым действием заменяйте МХАТы"!
Коллективное жилье в служении советской мечте
Ну так вот. Украшать меня Гинзбург никак не стал. Никаких буржуазных рельефов, лепнины и прочих капителей. Говорил, здоровому лицу и пудра не потребна.
И вот меня еще в виде чертежа на бумаге Гинзбург представил на пленуме Стройкома СССР. Там меня и заприметил тогдашний председатель народного комитета финансов Николай Милютин. Сам он по образованию тоже был архитектором, изучал урбанистику, любил разные эксперименты. И Николай Саныч тут же решил по проекту Гинзбурга построить дом для сотрудников своего комитета. Чтоб все жили дружной семьей под одной крышей.
Надо сказать, тогда в 20е годы, очень популярными были идеи домов-коммун. Некоторые отчаянные молодые художники и поэты просто съезжались все вместе по 8-10 человек в одну квартиру и устраивали себе коммуну. Вместе ели, вповалку спали, детей заводили — не поймешь сразу кто от кого... Много там разного было.
Ну а я должен был стать не коммуной, а именно переходным домом, который поможет сотрудникам советского финансового комитета плавно перейти в новую жизнь. Мы с Милютиным и Гинзбургом мечтали, чтобы жильцы наши питались в общей столовой, белье стирали в общей прачечной, детей отдавали в круглосуточные ясли и встречались с ними в свободное время, по желанию.
Согласитесь, при таком устройстве мне и не нужны были ни глухие перегородки между комнатами, ни кухни с ванными... Вместо этого мои создатели придумали маленькие кухонные ниши рядом с душевыми кабинами, и открытые, перетекающие одна в другую комнаты, создававшие одно большое пространство. В общих просторных галереях и на террасах жильцы должны были встречаться для регулярного общения, вместе читать, петь песни... А в личных квартирах так, спать и работать.
Милютин Гинзбургу даже техзадание написал. Квартиры называл жилыми ячейками. Вы только послушайте: "Жилая ячейка должна днём служить как кабинет для работы и индивидуального отдыха, а ночью как спальня. Человек будет проводить в этой ячейке около половины своей жизни. Как можно больше света, воздуха, веселой радости, простоты. Широкие освещённые прямым светом коридоры и лестничные клетки. Сквозное проветривание и двухсторонняя освещённость всех без исключения квартир. Недопустимо устройство каких бы то ни было помещений, не освещаемых дневным светом".
Кстати, я стал одним из первых домов в стране, где квартиры, ну то есть ячейки стали делать по единому типовому проекту. Разрабатывал их сам Гинзбург вместе с архитектором Александром Пастернаком, братом знаменитого поэта. Они проектировали ячейки типа Ф, типа А, и типа К. Для одиноких людей, для компактных семей и для больших семейств.
Гинзбург сделал все ячейки двухэтажными. Из общего коридора ты попадал на маленькую личную лесенку. Здесь же была дверца в крошечный туалет и спуск в огромное залИтое светом пространство. Одна стена в каждой квартире была полностью стеклянной! От такого объема, света дух захватывало! Для семей из двух-трех человек ячейки были стандартные — по 50 метров. Гостиная и спальня, туалет, душевая и ниша под кухню. Одиноким, как водится, предоставили общежитие. На пятом этаже, прямо под крышей. Ну а для тех семей, кто еще сохранял обширный дореволюционный быт, создали квартиры метров под 100. Трехкомнатные. С пятиметровыми потолками, большой кухней и ванной. Все гостиные выходили на запад, чтобы любоваться закатами. А спальни, наоборот, на восток — чтобы просыпаться с лучами солнца.
Гинзбург продумал для меня каждую мелочь! Даже цвета стен в квартирах. Не допускал никакой самодеятельности в виде мещанских обоев в цветочек! Чтобы подобрать подходящие цвета, даже специально пригласили в Союз немецкого профессора из знаменитой архитектурной школы Баухаус — Хиннерка Шепера.
Отдельно мои создатели предусмотрели две пустые ячейки, которые жильцы могли занимать по предварительной записи! Ну допустим, если к ним родственники или друзья приехали. Эээх, неисправимые мои романтики! Должен вам сказать, что эти так называемые квартиры "для гостей" не пустовали ни дня! Сразу как сдали дом, так и превратили их в обычные коммуналки... Но на этапе проекта ни Гинзбург ни Милютин об этом не догадывались.
Для себя министр Милютин лично спроектировал двухэтажную квартиру на крыше. В вентиляционной будке! Да-да, денег на вентиляционное оборудование не хватило, и будка пустовала. А была она довольно приличная, двухэтажная, метров 50. Там он и сделал там себе тот самый пентхаус. В нем и жил с семьей, как Карлсон. Вот что рассказывала про их жизнь на крыше его дочка Катя: "Вся квартира была организована по принципу золотого сечения. И от этого в ней всегда было приподнятое настроение. Из прихожей двери вели в гостиную, маленькую кухню и на крышу-балкон. Гостиная соединена с кухней через шкаф-буфет, который отец сделал сам. Папа не только спланировал квартиру, но и сам покрасил ее. Ультрамариновый с лиловым оттенком потолок столовой сливался с цветом весеннего неба. Северная и южная стены — зеленовато-сероватого цвета, а восточная и западная — голубовато-сероватого. Они такие светлые, что цвет отдельно не ощущался, стены были как бы сотканы из воздуха. Где бы вы ни сидели, ни лежали — перед глазами всегда было небо (после этого в нормальной квартире с "нормальными" окнами я чувствовала себя как в тюрьме)".
Правда, на лифты денег тоже не хватило, поэтому бегал к себе домой министр пешочком. На шестой этаж и дальше на крышу... ну а что, в здоровом теле здоровый дух!
Кстати, место для моего строительства выбрали по тем временам на окраине Москвы. На внешней стороне Садового кольца. Но зато вокруг — Шаляпинский парк, пресненские пруды, виды какие! Я возвышался среди деревьев как белый корабль, готовый отнести своих жильцов в светлое коммунальное будущее!
Но как только меня заселять начали, со светлым будущем вышла неразбериха. Во-первых, жилые ячейки сразу выделили не только сотрудникам Наркомфина. Большие стометровые квартиры на верхних этажах заняли большие начальники — нарком юстиции СССР Крыленко, Нарком юстиции РСФСР Антонов-Овсеенко, нарком здравоохранения Семашко...
Сам Гинзбург, кстати, тоже ко мне переехал. В торце дома он спроектировал несколько больших квартир с балконами, в одной из таких поселился и сделал мастерскую. Хотел лично видеть, как оживает его детище! Но радовался он не долго.
Соседи про меня говорили, что хотели как лучше, а получилось как всегда! В коммунальном корпусе, где должны были быть спортзал с библиотекой, разместили столовую и детский сад. Отдельный садик так и не построили. Квартиры для гостей жильцов, общие посиделки на террасах остались только в фантазиях Гинзубрга...
Между идеалом и реальностью
Но поначалу, пусть с издержками, но я все равно стал для своих жильцов тем самым домом переходного типа. Во всяком случае, жизнь у меня отличалась от жизни в любом другом столичном доме. Детский садик соединялся с жилым корпусом закрытой галереей. И детки бегали в сад прямо по этой галерее, не выходя на улицу. Так что никаких сонных натягиваний валенок и шапок по утрам в их жизни не было!
На втором этаже у меня открыли кафе, на пятом столовую. Многие жильцы ели в кафе, а в столовую приходили с банками и судками и покупали домой горячий обед. Так что, если кто-то ужинал в гостях у соседей, то еда была там такая же точно, как дома. В торце у меня был красный уголок, где показывали спектакли, выступали с песнями, читали вслух книги, играли в шахматы.
Катенька Милютина, дочка наркома, так вообще по крыше на велосипеде гоняла! А с галереи второго этажа зимой в сугробы прыгала! Ох и егоза была! А еще ко мне на крышу детсадовцев гулять водили! Но вы не беспокойтесь, все вокруг огородили сеткой. И безопасно, и воздух свежий, и солнца больше! Собак, кстати, тоже выпускали на крышу гулять. Конечно, не вместе с детсадовцами... Но тоже удобно — далеко не убегут.
А вот в моих светлых просторных галереях жильцы, к сожалению, никогда для бесед о марксизме-ленинизме так и не встречались! Сразу стали хранить там сундуки да велосипеды. Да еще жаловались друг другу, что так много драгоценных метров на эти коридоры потратили!
Тревожные годы
Ну а потом, что вы! Вступили в свои права тридцатые! Кто-то из жильцов вдруг не вернулся домой с работы, за кем-то приехал черный воронок... Все стали молчаливыми, подозрительными... Какие уж тут посиделки...
Потом война... Все стали регулярно собираться вместе. Но вынуждено. Во время бомбежек жильцы прятались в котельной, но там в основном тревожно молчали. Потом во дворе землянку вырыли. Дети любили там прятаться — прожектора работают, бомбы свистят, зажигалки вспыхивают...! Не понимали, глупые, что в любую минуту и в них мог снаряд попасть. В октябре 41го из Москвы почти все выехали, считали, что город вот-вот сдадут.
Но не тут-то было! Отстояли родимую! Как же я ждал возвращения своих из эвакуации! Как же они были счастливы после деревенских изб и землянок снова вернуться в свои огромные светлые квартиры! Но только после войны с жильем в Москве еще хуже стало. Многие дома разбомбили.
Мои прекрасные утонченные колонны-опоры застроили, чтобы втиснуть между ними первый этаж! Под ним даже вырыли подвал, и тоже заселили людьми. Это, конечно, расходилось с нашими с Гинзбургом идеями о просторном, светлом, полном воздуха жилье... Но что поделать! Время такое было, главное — всех разместить. Так что все мои ячейки стали уплотнять: квартиры для одиночек заселили семьями, семейные сделали коммунальными.
А дело все в том, что они, итак, у меня были максимально оптимизированы. Не рассчитывали мы на огромные семьи! А тем более, на коммуналки. Конечно, начались ругань, склоки, если кто-то вдруг уборную надолго занял — чуть ли не драки... Меня все это очень огорчало! Разве о таком коммунизме мы с Моисеем Яковличем мечтали?
Однажды во дворе жильцы друг другу историю одну как анекдот пересказывали. Одна гражданка из коммуналки на работу в одной нижней комбинации пришла! Яичницу жарила на узенькой кухне в нише, а юбку специально до последнего не надевала, боялась заляпать. Да так потом и побежала на работу в комбинашке да в пальто! Вот смеху было!
А столовую мою закрыли. Вместо нее на пятом этаже сделали коммунальную кухню с рядами плит и корыт. Детский сад тоже упразднили, коммунальный корпус превратили в типографию. Прачечная сохранилась, но постепенно перестала обслуживать жильцов. Один медкабинет мой для жильцов до 70-х годов работал. Можно было и температуру померить, и аспирин получить.
Ну а в остальном, ничего, жили дальше... детишки послевоенные в доме быстро подружились. Бегали по крыше, играли в прятки в галереях, смотрели, открыв рот, на некоторых именитых жильцов.
Особенно их художник Дейнека поражал. Даже не он сам, а его жена — Сима. Она детей в гости звала, картины мужа показывала. Но детей, конечно, захватывали не картины, а Симина машина. Американская, низкая, с открывающейся крышей. Сима ездила на ней в шлеме и огромных очках — ну точно гостья из будущего. Если она ненадолго останавливалась во дворе, ребятня тут же ее авто облепляла, ручки трогали, в клаксон гудели, на кнопки нажимали. А Сима никогда их за это не ругала.
Новые формы общения и коллективного бытия
После войны меня по старой памяти еще звали домом Наркомфина, но формально передали в обычный московский ЖЭК и забросили. Ремонт никто не делал, то тут то там текла крыша. Водосток Гинзбург спроектировал мне внутренний, прямо в стенах, чтобы лишние трубы на фасаде не городить. Но без нужного ухода он быстро забился. Осенью и весной по моим стенам стекали потоки воды — это я плакал о том, как изменилась моя жизнь.
При этом, жильцы меня не покидали, как бы плох я ни был. В 90-е многие квартиры сдавали в аренду под нежилые помещения. Чего тут у меня только не было — ресторан восточной кухни, кальянная, свадебный салон, пункт передержки собак, тату-студия...
Много приходило разных художников, музыкантов, журналистов, архитекторов... Здесь еще жил блогер, основатель Живого Журнала Антон Носик. Так что творческая коммуна в чистом виде. Можно сказать, мечта Гинзбурга все-таки воплотилась в жизнь.
У этой моей богемы даже коты были общие! Помните, я говорил про сплошные бетонные ящики для цветов? Все жильцы по задумке Гинзбурга должны были цветы под окнами сажать и вместе ими любоваться. Так вот по этим ящикам коты стали ходить и летом в открытые окна свободно захаживать из квартиры в квартиру! А там их и кормили, и ласкали — кто придется.
Конечно, после долгих лет уплотнения много было и странностей. Некоторые жильцы ставили кухонные плиты на лестничных клетках! Негде было больше, и так весь дом знал, что в какой квартире готовят на ужин.
Заброшенный символ
К двухтысячным без должного ухода совсем я износился! Водостоки, канализация, вентиляция... все нужно было срочно ремонтировать. Представьте только! Архитекторы со всего мира специально приезжали на меня полюбоваться. Статьи писали, изучали, восхищались! И в это же время самое жильцы мои страдали и не знали, как от протечек да плесени избавиться.
Всемирный фонд памятников трижды включал меня в список ста главных зданий мира, которым грозит уничтожение! Сын Гинзбурга, а потом и его внук искали пути, как меня спасти. Но денег на реставрацию не было, и я потихоньку разрушался.
Ренессанс наследия Наркомфина
Так бы и дожил до полного сноса, но в 2016-м меня все-таки закрыли на глобальную реставрацию! Шесть лет лучшие мастера восстанавливали каждую мою ячейку. Как они горевали, заходя в разные мои двери! В большинстве квартир жильцы успели выломать и чугунные батареи, и уникальные роликовые системы раздвижных окон... Где-то гипсокартонные перегородки настроили, где-то потолки понизили. Но реставраторы повздыхали, повздыхали, да и взялись за дело! Всем руководил Алеша Гинзбург, архитектор, внук Моисея Яковлевича. Работал на совесть — наверное мечтал, чтоб дедушка им гордился!
И вот уже два года как я, полностью обновленный, красуюсь на Садовом кольце. Гинзбург-младший восстановил и мою оригинальную планировку, и окна и даже цвета в квартирах. Коммуникации мне поменяли, но сохранили их изначальное расположение. Внутренние блоки для водостока — и те отреставрировали. На крыше сделали террасу с зоной отдыха. И как только меня сдали, квартиры с радостью раскупили новые жильцы.
Ко мне теперь можно прийти на экскурсию от музея современного искусства "Гараж". Часто ее сам Гинзбург-младший и проводит. На первом этаже у меня книжный магазин, а в коммунальном блоке кафе. Называется "НРКМФН", сразу и не выговоришь.
Так что, захотите почувствовать, что такое смелый советский эксперимент — заходите в гости. Милости просим. Кажется, сквозь годы страданий, со многими изменениями, но я, наконец, стал тем самым домом нового типа, каким меня и придумал мой создатель Моисей Гинзбург.
Это была история от дома Наркомфина, его голосом стала актриса театра и кино — Галина Коньшина. Еще больше непридуманных историй главных столичных зданий слушайте в подкасте "Голоса Московских домов" газеты Метро.