Людмила Стефановна как обычно опаздывает. Гости рассматривают её акварели, коллажи и яркие абстракции маслом, которые сама она называет витражами. Я, зная, что она всегда задерживается, спокойно читаю "Новую душу", рассказ из сборника "Чёрное пальто". Свет в зале приглушают, и по лестнице на сцену поднимается Людмила Стефановна – вся в чёрном: платье, кружевные перчатки, шляпка. Отрывистое "простите!", и ведущий встречи, руководитель Дома творчества Борис Куприянов, крупный мужчина средних лет, стесняется как мальчишка и задаёт первый вопрос: "Людмила Стефановна, мы собрались на вашей выставке, вы писательница, драматург, поэтесса, художница и певица, кто же на самом деле?" – "Говори внятно, ничего не понимаю!" – "Буду делать упражнения для дикции!" – "Сейчас старайся!" И Куприянов, смущаясь ещё больше, вопрос повторяет. "Вообще-то меня зовут Долорес, вы знали об этом? Родители назвали в честь Долорес Ибаррури. А с таким именем в детском доме и пионерских лагерях дразнили: долбалесина, дубамеса! – голос Петрушевской пронзает зал. – Издевались". Пауза. "Я плакала".
Отец Петрушевской оставил семью, когда она была ещё маленькой. Дед, отец матери, профессор, считался "врагом народа", поэтому его лишили пенсии. Семья голодала, а маленькая Люда бегала просить милостыню. Мать отдала девочку в детский дом, потому что там кормили четыре раза в день. Потом девочка попала в туберкулёзный лагерь, где её нещадно били за то, что не хотела быть такой, как все. "В такой ситуации искусство очень спасает. Кто-то занимается искусством профессионально, а кто-то, имея склонность, делает что-то понемногу, например, рисует – как я", – вспоминает Петрушевская. Но она всё выдержала, поступила на журфак МГУ. "А правда, что у вас были тройки?" – интересуется Куприянов. "Ох, – Людмила Стефановна опускает голову и делает жест рукой, показывающий, что ерунда всё это. – Однажды поняла, как нужно правильно экзамены сдавать. Взяла и выучила наизусть две трети цитат Ленина. В общем, пятёрка была мне обеспечена!"
Между рассказанными историями Людмила Стефановна поёт. "Петь я стала в 69 лет!" Исполняет русские версии песен Эдит Пиаф и Besame Mucho удивительно чистым голосом. "Писать вы начали ещё в школе?" – дождавшись окончания музыки, спрашивает Борис. И Петрушевская горделиво вспоминает, как в последнем классе её учителем словесности стал Александр Пластинин, "учитель мужиков, потому что школа была мужская". Именно он многому её научил. Проза и поэзия Петрушевской невероятно глубоки. В паре строчек – вся суть. Часто её произведения основаны на реальных событиях. Например, мистические истории из "Чёрного пальто" собраны в детском доме и туберкулёзном лагере. "Я считаю себя писателем-документалистом, который собирает сведения из жизни, а потом излагает их в литературной манере, и стараюсь изложить мысль собеседнику, "пока он не вышел на следующей остановке", – рассказывает Петрушевская. – Писатели рождаются из записанных чьих-то историй". – "А рисовать вы когда начали?".
Петрушевская говорит что-то тихо и опускает микрофон. "Микрофон!" – кричат из зала. "Ну что микрофон?! Не помню, я сказала!" И зал взрывается смехом. Конечно, это было кокетство, которое так часто использует Людмила Стефановна. "Сначала я рисовала цветочки, а последнее время пишу только абстракцию. А где мой чемоданчик? Там у меня туфли!" Помощник писательницы, немолодой и шустрый мужчина, "влетает" на сцену с туфлями для чечётки, которую она освоила в 77 лет. Это была одна из "мечт". Петрушевская поёт про влюблённую старушку на мелодию песни "В Кейптаунском порту" и отбивает чечётку: "Скоро мне исполняется 85, не бойтесь – ничего плохого нет!"
После встречи выстраивается очередь подписать книги. И я тоже. "Людмила Стефановна, что вас вдохновляет на столь сложном пути?" – "На протяжении жизни я держалась ради детей. Надо было их кормить, поднимать. А теперь внуки и правнуки... Даже сказки писала, чтобы приблизиться к языку, на котором дети говорят. Они на вымышленном языке, но понятные: "Калуша с калушатами стрямкали бутявку, вычучели её и подудонились от всего этого". Петрушевская улыбается. На меня смотрят большие голубые глаза той самой девочки, не такой, как все.
"Живопись спасает, потому что в ней всё спонтанно. Так, как надо. Целительная вещь, будто я не даром жила этот день, понимаете? Людмила Петрушевская, писательница
