Режиссёр (София Сливина) звонит драматургу (Сергей Волков) с предложением поставить спектакль о Максиме Горьком. Правда, какой и как, она пока не знает и хочет, чтобы он помог ей разработать идею постановки. Пока она понимает только то, что ей интересен именно Горький: "Его ницшеанство, его идея о том, что человек всё может изменить". Разместившийся на другом конце провода драматург с самого начала настроен скептически, да и вообще он далеко – и от Горького, и от России. Он идёт по солнечной улице с платанами и наслаждается теплом, пока в России ещё зима. Зима тут имеется в виду и в прямом, и в переносном смысле: драматург сбежал из страны с началом СВО и теперь транслирует своей собеседнице по телефону своё недоумение по поводу того, зачем вообще Горький вернулся на родину с Капри? Ведь там так тепло и так много сладких апельсинов...
Фигура Горького в постановке становится поводом порефлексировать на актуальную для определённой части российской культурной тусовки тему эмиграции. "Он не хотел жрать апельсины, он хотел быть со своей родиной в трудную минуту", – с нескрываемой иронией поясняет режиссёрка своему собеседнику причины возвращения Горького из эмиграции. Анализируя по ходу постановки эпизоды из жизни советского классика, герои пытаются разобраться в своих отношениях друг с другом и в себе. Драматург утверждает, что сбежал не от режиссёра, а от "огнедышащего циклопа" – иронично завершает его собеседница его же мысль. Обсуждение постановки перемежается флешбеками из биографии героев: а помнишь, как мы ставили тот спектакль в Таллине? "Ты говоришь про Таллин мне, человеку, который так любит старую Европу и который три года нигде не был!" – впадает героиня в истерику. И тут же оценивает отъезд своего визави за рубеж как поступок "инфантильного придурка, который поехал путешествовать". Словом, наши герои – борцы с огнедышащим циклопом – находятся в самом пекле психоаналитических размышлений о судьбах своих и родины.
Эти идеологически близкие публике в радиусе Садового кольца страдания обрамляют довольно симпатичную историю о том, как один вымышленный фотограф всю жизнь мечтал снять Горького и всё-таки однажды сделал его фотографию. Симпатичную, прежде всего, за счёт того, что её разыгрывают куклы и актёры Московского детского театра марионеток. Это позволяет расширить узкую релокантскую драму до полусказочной истории, в которой Горький, фотограф и гигантский муравей пьют за столом за революцию, а расстроенный или рассерженный литературный классик периодически взлетает над грешной землёй.
Горький сейчас если и не в моде, то в фокусе внимания столичных театральных постановщиков, к нему пытаются подобраться с разным успехом в московских театрах, – вот и в Театре наций это уже вторая в этом году премьера с упоминанием имени "буревестника революции". Сначала разбежавшиеся по зарубежным окраинам, а потом потянувшиеся обратно на родину столичные деятели культуры всё пытаются зарифмовать своё нервное переживание современности с революционной ситуацией столетней давности, рассчитывая на то, что история даст им ответы на их вопросы или даже подбросит способ действовать и думать. "Говоря про Горького, мы как будто рассуждаем про нас", – так прямо и заявляют для самых недогадливых со сцены. Для тех, кто пытается понять настоящее или просчитать будущее, разносторонне описанное прошлое всегда предлагает массу удобных вариантов для поучительных параллелей, но утверждать, что сегодня "крестьяне пухнут от голода" так же, как в годы царского режима, как минимум, странно. Забавные куклы снижают натужный пафос этой истории, словно напоминая, что часто юмор помогает лучше любых психоаналитических разборок. Проблема только в том, что при помощи забавного и милого здесь решили пересказать набор уже изрядно набивших оскомину либеральных штампов про репрессивный характер власти. А какая могла бы выйти история про дружбу Горького и муравья.