О чём спектакль
Новый год в зоопарке
Васса Железнова (Юлия Пересильд) идёт к сцене через зрительный зал, разговаривая по мобильному телефону. На ней розовый пиджак и розовая замшевая кепка, а в руках – куча фирменных пакетов, среди которых видное место занимает оранжевый пакет из ЦУМа (видимо, первая позиция в списке продакт-плейсмента в спектакле). Со сцены за Вассой наблюдают диковинные существа: наряженные в кота, козла, пчелу, свинью, медведя, белку и ещё каких-то животных артисты, все до единого со стеатопигией и торчащими из тучных поролоновых ягодиц хвостами. Мельком бросив артистам "мои котики", Васса удаляется за кулисы и возвращается в костюме Деда Мороза. Окая, как автор пьесы "Васса Железнова" Максим Горький, она рассказывает в концертный микрофон, как полюбила, вышла замуж и родила девятерых детей, пока козёл, свинья и белка аккомпанируют ей на аккордеоне, скрипке и гитаре. Прочие животные ожидают конца этого выступления за столом с разнообразными яствами: судя по костюму главной героини и расставленным по углам декоративным ёлкам, мы попали на новогоднюю вечеринку.
Через какое-то время зоопарк на сцене пополняется ещё одним животным: из футляра контрабаса на сцену вываливается, мелькнув ляжками в белом трико, невестка Вассы Рашель (Юлия Хлынина). Сменившая к этому моменту шапку Деда Мороза на большой блестящий кокошник Васса трёт ей мочалкой спину в жестяном тазу, после чего Рашель тоже облачается в меховые уши – то ли собаки, то ли кота. Рашель приехала из Швейцарии, где она скрывалась от русской полиции вместе с другими революционерами, и хочет забрать с собой малолетнего сына, который проживает у свекрови. Но Васса не настроена его отдавать, считая неразумным лишать внука обеспеченной жизни в угоду причудам его политически неблагонадёжной матери.
Впечатления
Безумное чаепитие и ненависть к отчизне
Спектакль начинается с надписи на занавесе "Исполнительница главной роли Юлия Пересильд опаздывает", после чего она тут же появляется в зале, давая понять, что нас ждёт типичное постмодернистское зрелище с самоиронией, интертекстом, пастишем и прочими попытками демонтировать реальность – театральную, литературную и данную зрителям в ощущениях за пределами сегодняшнего представления. Довольно неприятный на вид зоопарк из толстозадых животных, которые почему-то постоянно поворачиваются к зрителю именно задом, вышел, конечно, из текста (и не только этой пьесы) самого Горького, для которого характерны рассуждения о звериной сути людей и о том, что они хуже животных. В группе бренчащих на музыкальных инструментах рогатых и набеленных существ в воротниках и воланах в соответствии с правилами (или, скорее, их отсутствием) постмодернистского произведения угадывается то кэрролловское чаепитие у Безумного Зайца, то сон Татьяны, в котором собралась такая же жутковатая бесовская компания и который в постановке вырос из самодурного желания Вассы обозвать одного из героев Онегиным. "Зима. Крестьянин, торжествуя, везёт труп Ленского сюда. Ну что, какая-никакая – еда", – этим каннибальским стишком из Интернета на сцене завершилась тема деконструкции текстов классика, очевидно рассчитанная на смешки в зале, но совсем их не вызвав.
К моменту чтения этого стишка становится понятно, что диковинные животные наряды, актёрское кривляние и пение дурным голосом куплетов группы "Ноль" "Дети под столами счёт ведут бутылкам, мама на работе, папа где-то пьёт" придуманы отнюдь не на потеху зрителю, а с целью озаботить его проблемами социального и экзистенциального масштаба. Главным обвинителем этого прогнившего мира животных страстей в постановке, как и в пьесе Горького, выступает беглая "рэволюционэрка" Рашель. И если в пьесе Горького речь идёт об известном историческом желании пролетариата насадить на вилы богатый класс, то в постановке на сцене Театра наций акцент сделали на довольно избитом противопоставлении отчизны и заграницы – не в пользу первой, разумеется. "Мир богатых людей разваливается, но там семья как железная клетка, а у нас – деревянная", – почти завывает со сцены героиня Хлыниной, размазывая и без того расползшуюся помаду по лицу.
Написавший свою пьесу на волне настроений после первой русской революции Горький рисовал типаж Рашель как часть силы, которая, по мысли тогдашних социалистов, должна была оздоровить больное классовым неравенством русское общество. Именно так её изображали в течение всей истории постановок пьесы, в том числе и в известной экранизации с Инной Чуриковой в роли Вассы – Рашель была идеалисткой, натурой более утончённой, чем суровая и жёсткая владелица волжских пароходов. На сцене Театра наций то ли противопоставления не предполагалось, то ли оно провалилось: Рашель выглядит таким же туповатым животным, как и окружившие её поролоновые свинья, лиса и козёл с гульфиком. Не помогает даже истеричное чтение стоя на столе строк из поэмы Александра Блока "Возмездие" про "страсть и ненависть к отчизне", которое совершенно закономерно никто из присутствующего зоопарка всерьёз не принимает и которое один в один выглядит как случайный пьяный перформанс на кухне.
На фоне собравшегося на сцене зверинца сама Васса Железнова, несмотря на все необходимые в стилистике данной постановки причуды вроде разгуливания по сцене в кокошнике, шубе и с завёрнутым в газету "Ведомости" осетром под мышкой, выглядит единственным крепко стоящим (в прямом и переносном смысле) на ногах персонажем. Если кто-то в спектакле и был естественным и хоть немного смешным, то разве что Юлия Пересильд, которая способна вытянуть полную противоречивых проявлений и чисто физически сложную роль и которая при этом очень хорошо чувствует зал. Когда посреди её монолога кто-то из зрителей чихнул, она тут же нашла глазами нарушителя тишины и по-матерински откликнулась: "Вот, правду говорю", искренне насмешив публику.
Вся развернувшаяся на сцене вакханалия в итоге смотрится как сплошное оправдание авторитарных действий Вассы Борисовны, включая даже избиение осетром дочери Натальи. И в том, что замысел постановщиков был именно таким, убеждает однозначно трагический финал спектакля, где Васса перед смертью вместе с париком и лохматой шубой сбрасывает с себя необходимость реагировать на слова и действия собравшихся вокруг неё полуживотных. Стоило ли ей при этом массировать грудь и заставлять ползти в сорочке по полу – отдельный повод для дискуссии, но идея сделать ребёнка и покойного мужа похитителями души сильной женщины определённо в чём-то искупает все странности этого спектакля.