Когда Павлу Пепперштейну было 13 лет, он увлёкся романом Томаса Манна "Волшебная гора", в котором ему понравился персонаж Пеперкорн. В честь него он придумал себе псевдоним Пепперштейн. Книга о детстве, которую писатель и художник представил на днях в Переделкино, была в каком-то смысле в его жизни предрешена: мама Ирина Пивоварова писала стихи и прозу для детей, а отец Виктор Пивоваров был иллюстратором детских книг (особенно прославился иллюстрациями к сказкам Андерсена).
Предоставлено организаторами
Павел Пепперштейн на презентации своей книги "Бархатная кибитка" в Переделкино.
На первый взгляд, история в книге разворачивается детективная: главный герой, альтер эго писателя, едет отдыхать на приморский курорт, где распутывает убийство. Но детективная составляющая тонет в многослойности повествования, в котором воспоминания о реальном советском детстве героя переплетаются с литературными аллюзиями и рассказами о советской художественной богеме.
На презентации книги в Переделкино писатель рассказал о своих детских воспоминаниях.
Предоставлено организаторами
Книгу привезли в настоящей бархатной кибитке.
Лимонов-портной
До того как стать известным, Эдуард Лимонов довольно много шил для моей мамы. Мы нередко ходили к нему на примерки, которые он любил сопровождать чтением своих стихов. Стихи были великолепны, и, хотя для детей они не предназначались, они производили большое впечатление даже на такое невзрослое существо, как я (а мне, наверное, и шести лет тогда не было). Московский андеграунд с восторгом принял Лимонова, тогда ещё молодого поэта, и признал его гениальность.
Доступ к голым женщинам
Мир писателей и мир художников очень отличались друг от друга. Я имел возможность наблюдать это в домах творчества тех и других, где в детстве проводил много времени. Писатели в советской иерархии стояли выше художников: это считался чуть ли не брахманский уровень, как бы жрецы. Но художникам дозволялось больше свободы: вели себя советские художники гораздо более разнузданно. Если говорить о реакции народа, то слово "художник" в нём вызывало некую, отчасти похабную, усмешку, потому что все знали важнейшую вещь: художник — это человек, который имеет доступ к голым женщинам. Художники действительно довольно часто рисовали голых женщин. Из этого вытекало всё остальное. Художники в изобилии употребляли будоражащие напитки, и образ их жизни включал в себя подобие сексуальной свободы. Писатели, конечно, такой откровенной свободой не пользовались.
Писатели-воробушки
Пространство столовой в Переделкино разделялось на левый и правый сектор. В левом сидели литераторы, тяготеющие к политическому либерализму ("левые"). А в правом сидели, условно говоря, "правые": правоверные коммунисты и почвенники. Иногда – загадочные мистики, скрывающиеся под советской шкуркой. Мы с моей мамой постоянно садились справа, потому что нам нравилась официантка Люся, которая обслуживала именно правый сектор. Это была сексапильная женщина с пышными соблазнительными формами и очень милыми повадками. Многие старые писатели колебались на границе жизни и смерти и им очень нравилось, что она звала их "цыплятоньки мои", "котятоньки мои" и "воробушки мои". Старые писатели оживлялись и у них очень прибавлялся аппетит. Еда была самая обычная, советская, никакими деликатесами писателей не баловали.
Посрамление скептиков
Году в 1978-м мы с мамой увлеклись спиритизмом. Это действительно было повальное в то время увлечение. Конечно, общаться с умершими было увлекательно и они говорили много всего интересного, но всё-таки это делалось ради того состояния, которое возникает во время спиритических сеансов: состояние очень необычное, многим оно нравилось. Мне, например. Мы с мамой выступали в качестве инициаторов и втягивали в спиритизм всё новых и новых людей. Особенно нам нравилось скептиков посрамлять: мы заранее знали, что они будут потрясены. Хотя мы сами вовсе не были уверены в том, что действительно общаемся с душами умерших людей. Всё это осталось тайной для нас. Возможно, мы общались с некой ноосферой или логосферой.
На связи Набоков
В коттедже, где покончил с собой Шпаликов, часто жил писатель Солоухин. Как-то раз он подошёл к нам с мамой знакомиться и говорит: "А вы любите Набокова?" И начинает рассказывать, что, мол, борется за то, чтобы в Советском Союзе начали его печатать. И мы сразу же говорим ему: "А хотите пообщаться с вашим любимым писателем Набоковым? Мы это можем устроить". И надо сказать, что опытный советский тёртый калач писатель Солоухин не удивился, не дрогнул ни одной частью своего лица и сразу же согласился, дико заинтересовавшись! Их общение было довольно забавным. Набоков вначале немного снобил, явно не очень хотел общаться с писателем Солоухиным, но как только зашла речь о переиздании его в Советском Союзе, он, как настоящий профессиональный литератор, очень заинтересовался, полностью сменил тон, и дальше уже происходило довольно конструктивное общение двух литераторов, которому я был свидетелем.
Тайна писателя
Я люблю загадочное, мне нравится, когда в тексте есть какая-то тайна, нечто превосходящее сознание автора, нечто, с чем автор сам не может целиком и полностью совладать. Когда сквозь писателя проступает что-то ещё, не являющееся писателем. На меня очень повлияли Эдгар По, Герман Мелвилл, Томас Манн, Марсель Пруст. Ну и, конечно же, Франц Кафка в огромной степени. Достоевский, если говорить о русской литературе, Пушкин. Очень люблю Олешу – он один из моих любимых писателей. И Набокова, особенно "Лолиту". У Набокова вообще культ той самой тайны, о которой я только что говорил.