Петербургская рок-группа “Кис-Кис” выпустила клип на песню “Не надо” - проект посвящён остросоциальной теме насилия над женщинами.
pixabay
В России появляется всё больше преступлений, связанных с домашним насилием
Жертв абьюза в России становится всё больше. Правозащитники уже много лет добиваются, чтобы в стране был наконец принят закон о домашнем насилии, позволяющий ввести “охранные ордера” и в принципе защитить жертву от агрессора. Однако соответствующий законопроект до сих пор не внесён в Госдуму, хотя подобное подспорье на законодательном уровне для жертв физического и сексуального абьюза существует и эффективно работает уже в 127 странах. Как пояснила Metro адвокат Мари Давтян, которая занимается делами о домашнем насилии, для внесения в Госдуму законопроекта нужно, чтобы субъект законодательной инициативы внёс проект со всеми необходимыми документами. “Так как вся разработка сейчас у Совфеда, то они и должны это сделать. Но, похоже, не планируют”, – добавила адвокат.
А пока, после декриминализации побоев в 2017-м (за первичную фиксацию побоев стали наказывать административкой), статистика смертности от домашней тирании выглядит крайне неутешительно. Консорциум женских неправительственных объединений провёл очередное исследование, которое показало: уже через год после декриминализации две трети убитых женщин в России стали жертвами домашнего насилия, то есть проблема усугубилась.
Однако патриархальное российское общество зачастую не понимает проблемы и занимается виктимблеймингом (обвиняет жертв насилия в том, что с ними происходит, а не агрессоров). Обычно задаётся один и тот же вопрос: почему женщина не ушла от домашнего тирана? Раз не ушла, думают некоторые, значит “сама виновата”. Это типичный виктимблейминг.
Metro попробовало ответить на вопрос – мы на условиях анонимности поговорили с двумя жертвами домашнего насилия, которые рассказали, почему не ушли, когда их только начали истязать. А клинический психолог, бывший волонтёр программы помощи жертвам абьюза Надежда Фадеева прокомментировала их истории, а также рассказала о проблеме в целом.
“ПОКАЗЫВАЛ, ГДЕ ПОХОРОНИТ” (ИСТОРИЯ ЖЕРТВЫ № 1)
У меня действительно были абьюзивные отношения. Вышла замуж в 21, к тому времени у меня уже была 3-летняя дочь.
Всё развивалось стремительно, я забеременела сыном. Мы решили пожениться. И поначалу всё выглядело идеально. Я не подозревала, что может быть какой-то подвох. Но вот мы поженились, он меня уговорил бросить работу, после чего всё и началось.
Я попала в глухую финансовую и моральную зависимость от абьюзера. Сначала он унижал меня, потом к словесным скандалам добавились пощёчины, подзатыльники. Он мог с силой стискивать мне руки, так, что оставались продолговатые гематомы. Иногда он душил меня, разбивал губы, ставил фингалы – это вообще был “стандартный пакет” от него, даже не самый страшный.
Поначалу я думала, что “сама дура – виновата”, что “сама спровоцировала”. Но становилось всё тяжелее. За время брака, а длился он чуть меньше полутора лет, он сильно избил меня примерно 12 раз. В среднем избивал даже не каждый месяц, так что в каком-то смысле мне ещё повезло. (Грустно смеётся.)
Первое сотрясение мозга было в апреле 2016-го, когда сын лежал в больнице, и я к нему ездила. Однажды вернулась домой, муж сказал, что я достала его, потому что “слишком грустная” – мол, уматывай к родителям, будешь у них грустить. Я не выдержала, мы разругались. А был он намного выше меня, под два метра ростом (мой рост – 165 см). И вот этот великан схватил меня за шею, поднял и швырнул на пол. Я ударилась головой. Это было самое сильное сотрясение мозга за весь брак.
Какое-то время я была в отключке. А как очнулась, не узнала его, и вообще слабо понимала, где нахожусь. Была частичная потеря памяти, дезориентация. Было очень страшно, я умоляла вызвать скорую. Он и сам испугался, начал успокаивать. Говорил: “Не надо никого вызывать, меня же посадят”. После этого было ещё два сотрясения (второе – осенью 2016-го, третье – в марте 2017-го).
Ещё один раз он так сильно пнул меня по ноге, что она выгнулась в другую сторону. В колене разорвалась связка, оно стало распухать. Рентген показал, что в моей коленной чашечке скопилась кровь. Мне хотели делать операцию, но обошлось – я себя сама вылечила.
Ещё был случай. Он принялся швырять меня по комнате, вся рука потом была чёрной от гематом. И в какой-то момент ударил детским горшком по ключице. Рана осталась, я не придала ей значения. Надеялась, тоже заживёт, как и колено. В то время я ещё носила сына в свинге (это такой рюкзак, куда сажают детей). А в один день я поняла, что больше не могу носить свинг – травмированная ключица горела от боли. В итоге выяснилось, что в ней образовалась трещина, на месте заживающего шрама.
Конечно, не раз думала обращаться в полицию. Но прекрасно понимала, что доказать наличие побоев – это что-то нереальное в России. Абьюзер был юристом, он сразу сказал, что я ничего не докажу. Мол, синяк есть синяк, может, я просто упала.
Я долго не могла собраться с силами и подать на него заявление. Знала, что это развяжет между нами войну, которую я вряд ли выиграю – я же была маленькой, хрупкой девочкой, без юридического образования, связей, без весомых доказательств.
В итоге мне помог разговор с его родителями. Я им всё рассказала и уехала к ним на неделю. Они настояли, хотели оказать мне психологическую поддержку. Когда возвращалась от них, отец абьюзера сказал – не бойся вызвать полицию, мы не всегда будем рядом.
Вскоре брак закончился – 6 марта он избил меня до третьего сотрясения. Я написала подруге, она вызвала полицию.
Развода добилась через суд. Была жуткая тягомотина, но как человека могут не развести, если он хочет? Когда я развелась с абьюзером, некоторое время он ещё преследовал меня. Так что после развода тоже было очень страшно. Угрозы с его стороны прекратились только после того, как я передала нашего сына родителям абьюзера. Они вдруг резко переметнулись на его сторону и сказали, что сына не вернут, пока нет решения суда. Абьюзер хихикал, требовал забрать заявление из полиции, если хочу увидеть сына. Смогла всё решить с помощью исполнительного листа (документа, обязывающего исполнить решение суда. Пойти против исполнительного листа – совершить уголовно наказуемое деяние) – когда он его увидел, это стало финальной точкой в наших отношениях. После этого угрозы прекратились, он расслабился и вроде как будто забыл про моё существование.
Разумеется, была возможность выйти из этих абьюзивных отношений быстрее. Но сначала я действительно верила, что сама спровоцировала, сама довела человека, что я на гормонах, беременная, не очень хорошо соображаю, что-то не так говорю, не так на него смотрю. Думала, зачем я улыбнулась, когда ему плохо, чего мне, сложно было лишний раз подогреть пельмени, и так далее и тому подобное.
Где-то месяца два думала, что действительно “сама виновата”. У него же были такие убедительные извинения каждый раз... Человек тебя избивает, но на следующий день объясняет: “Прости, на работе – нервы, я перепил, я дурак, я не могу тебя потерять. Это точно в последний раз, больше такое не повторится”. Каждый раз он говорил как абсолютно адекватный человек.
Эти два месяца, когда я ещё заблуждалась насчёт абьюзера, меня не волновала финансовая зависимость от него. Я действительно верила, что всё наладится и вернётся на круги своя, как это было в начале наших отношений.
Потом я всё-таки поняла, что происходит какая-то дичь. И стала задумываться об уходе. И вдруг обнаружила, что завишу от него полностью в финансовом плане. То есть мне нужно было идти к родителям, которые сразу стали его недолюбливать, и внезапно сказать им: “Мама, папа, вы были правы, я была не права, я вышла замуж, хотя надо было как следует подумать прежде. Примите меня, пожалуйста, обратно, у меня нет денег, мне нужна помощь. Содержите теперь меня и двух моих детей”. Это же просто кошмар, позор!
Также было совсем непонятно, как я смогу найти себе работу из-за двух маленьких детей – они же постоянно болеют. Один ребёнок приносит из детсада ангину, болеет две недели, а через две недели начинает болеть уже другой ребёнок. Кроме того, никто не хотел брать на работу мать-одиночку. Не дай бог заикнёшься, что в разводе. Я даже стала врать на собеседованиях – с мужем хорошо, посидит с детьми. Оказалось, есть даже закон такой – мать не может работать днём дольше 6 часов (и ночью тоже), если её ребёнку меньше полутора лет. То есть можно было заработать какие-то копейки!
А потом мы докатились до того, что я поняла – если не уйду, он меня убьёт. То есть последние полгода нашего брака я не уходила от него, потому что реально думала, что если рыпнусь, он найдёт меня и убьёт, убьёт мою дочь. А сына возьмёт себе, будет его воспитывать, и при этом унижать – за то, что это и мой сын тоже. Непонятно было, как убийство отразится и на моих родителях, может быть, они сойдут с ума, может быть, полезут с ним в драку и он их покалечит.
Это всё не было моими фантазиями, он реально это мне говорил. Например, я слышала от него такие фразы: “Я тебя бил, бью и буду бить, никуда ты не денешься. Если ты кому-нибудь расскажешь, я тебя похороню”. И даже показывал место, где он закопает меня и мою дочь.
Было очень страшно. И когда я стала разбираться в теме абьюза, узнала, что огромное количество убийств случается в то время, когда женщина пытается расстаться со своим истязателем. Я думала, что же мне делать? Может, накопить денег и уехать в другую страну, развестись удалённо?
По идее, это всё были мои “загоны”. Мои мысли мешали мне развестись раньше, надо было взять себя в руки и просто это сделать. Сходить к психологу, узнать, что никакая я не дура, что я никого не довожу.
С детьми у него также были очень странные отношения. Маленького сына он просто игнорировал. Даже когда я просила посидеть с ним, он просто клал малыша на пол, и тот засыпал. С дочкой было ещё тяжелее. При мне он вёл себя с ней прилично, но в какой-то момент я оставляла их наедине. Однажды ушла в магазин, а когда вернулась, обнаружила, что дочь – в синяках. Этого всего стало слишком много, я поняла, что он применяет слишком много силы к моей дочери. Это я уже не могла пережить. В последний раз поругались на этой же почве. С дочкой было разное... Об этом мне слишком тяжело говорить... Был какой-то лютый кошмар, и после развода я очень долго водила дочь к психологу... И всё равно ей до сих пор аукается, снятся страшные сны с его участием. С тех пор она особо никому не верит. Недавно у меня появился молодой человек (разумеется, я рассказала ему свою историю), и она его боится. Говорит: “Я знаю, все сначала хорошие, а потом...”
Психологически мне до сих пор очень тяжело, ситуация скверно на мне отразилась. Сначала всё было здорово в том смысле, что, когда мы разводились, я понимала, что впереди будет много счастья – так и случилось. Я взяла себя в руки, многого добилась в карьере - в сфере SMM, что позволяло мне работать из дома и быть с детьми (только когда дети доросли до детсадов, я позволила себе куда-то выезжать или нанимать няню в крайнем случае). Они у меня чудесные растут. Но у меня есть флешбэки... Кроме того, периодически приходится с ним видеться, он не платит алименты, накопился долг в 400 000 рублей. Приставы работают, поэтому встречаемся на судах. В последний раз мы с ним виделись в ноябре – на суде, из-за алиментов. Хочу довести это дело до конца – у сына есть проблемы со здоровьем...
Я так его боюсь – этого не передать! До сих пор общаюсь с его родителями, поскольку они через суд выбили себе время для общения с сыном, приходится дружить. Панических атак нет, были во время жизни с ним, но, как только развелась, они закончились. И всё равно страшно. После сотрясений у меня ухудшилась память, сейчас у меня депрессия, хотя вроде бы прошло почти четыре года после развода. У меня накопилось много негатива, и эта ситуация с абьюзером стала одной из причин депрессии. Сейчас я лечусь антидепрессантами. Ещё у меня “запороты” колени (болят от любой фигни). Из-за проблем с коленом долгое время я старалась не напрягать его, хотя очень люблю спорт. В итоге из-за простоя они так хрустят, что не могу заниматься спортом. Это всё – последствия не прерванных вовремя абьюзивных отношений...
КОММЕНТАРИЙ КЛИНИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГА НАДЕЖДЫ ФАДЕЕВОЙ
Здесь жертва сама рассказывает о том, что у неё было искажено восприятие действительности. То есть она не могла объективно оценивать происходящее. И в подобных ситуациях жертвы склонны погружаться в чувство вины.
Также агрессор всегда, сознательно или нет, стремится к тотальному контролю и власти, так как в таком случае жертвой всегда легче управлять. Добиться этого контроля можно, изолировав жертву от внешнего мира: заставив жертву бросить работу, ограничив контакты, лишив её возможностей заработка. То есть погружение в состояние полной зависимости от другого человека – уже тревожный звоночек, повод задуматься о том, как необходимо действовать, если случится экстренная ситуация.
Судя по состоянию, в котором женщина пребывает сейчас, я бы порекомендовала продолжить терапию, чтобы стабилизировать состояние, так как очевидно, что предыдущие отношения ещё окончательно не закрыты и кошмары из прошлой жизни с абьюзером всё ещё дают о себе знать.
“КАЖЕТСЯ, УБИЛ СОБАКУ” (ИСТОРИЯ ЖЕРТВЫ № 2)
Когда мы познакомились, он был милым только вначале – довольно быстро началось психологическое насилие. Сказал, что я ему не нравлюсь и он любит другую девушку. Были сигналы, но я не хотела их замечать.
Первое рукоприкладство случилось у него дома, когда он приревновал меня к общему знакомому, называл шлюхой. Там ещё был его друг, и я думала, они меня убьют. Они хотели со мной поступить как в “Заводном апельсине”, по крайней мере, на словах.
Я сняла побои, ходила в полицию, но потом передумала давать делу ход, чтобы не портить им жизнь. Это уже было серьёзное избиение.
Были потом моменты милого общения, он говорил о нашем совместном будущем, я верила.
Следующее серьёзное избиение было примерно через месяц. Он был у меня дома, я ушла, он прочитал в моей переписке, что я ходила в кино с нашим общим знакомым. Он так меня избил, что я отправилась в больницу. Навещал меня, извинялся.
Потом мы четыре месяца были ещё вместе. Он ревновал меня к собаке, говорил, что я её люблю больше. Она начала его кусать, хотя никогда такого не было. Она была очень добрая. Когда я была на работе, она погибла. Он сказал, это была случайность. Я верила, но сейчас убеждена, что это не так.
Почти сразу я поняла, что нужно расстаться. Это были эмоциональные качели – то всё хорошо, то я хожу на работу в синяках. В январе 2017 года я поняла, что он меня рано или поздно убьёт. И сказала ему, что ко мне приезжает мама из другого города. Все абьюзеры – трусы, он забрал вещички и свалил.
Потом общались, но я от него отгородилась эмоционально, пыталась строить свою жизнь. Он пытался мной манипулировать – говорил, что встретил другую девушку и наконец счастлив, но я уже не реагировала, мне было всё равно. Заблокировала его в итоге в соцсетях, не общаемся.
Не могу сказать, что все эти истории на меня как-то повлияли. Я верю людям, умею любить, живу дальше, вспоминаю об этом нечасто. Но смерть собаки – самое страшное, что было в моей жизни.
Основная и практически единственная причина, почему я всё это терпела и не уходила – думала, дело во мне, надеялась, что это прекратится, ведь были и хорошие периоды. Других причин не было. Насилие циклично – то избиения, то извинения и нежность.
КОММЕНТАРИЙ КЛИНИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГА НАДЕЖДЫ ФАДЕЕВОЙ
Опять же мы видим это искажённое восприятие действительности. Человек, находясь непосредственно в ситуации, склонен скорее винить себя, нежели чем посмотреть на происходящее объективно. Поэтому и причина гибели собаки становится очевидной только тогда, когда жертва выходит из этих отношений и смотрит на них уже со стороны, другими глазами.
Единственное, что могу сказать: очень здорово, что этим женщинам удалось выйти из позиции жертвы и посмотреть на ситуацию объективно. Я вообще восхищаюсь людьми, которые готовы преодолеть свои внутренние ограничения, изменить себя, совершить переворот в своём сознании.
Второй жертве также рекомендовала бы пройти курс психотерапии. Так как подобный опыт может свидетельствовать об определённых стереотипах поведения и опасности повторения ситуации. Женщина пишет, что после этой ситуации "продолжает верить людям". Вот в этом вопросе я бы пообщалась с ней и уточнила бы некоторые нюансы. Потому что даже в вопросах доверия другим людям необходима мера. То есть в случае с её молодым человеком она больше поверила ему, чем себе. Хотя очевидно, где-то глубоко внутри она понимала, что всё же он стал причиной смерти собаки. И здесь ей необходимо научиться в первую очередь верить себе и своим ощущениям, а потом уже другим людям.
ИНТЕРВЬЮ С НАДЕЖДОЙ ФАДЕЕВОЙ
Примечание. Мы сформулировали для эксперта типичные вопросы, которые задают люди, которые зачастую не понимают жертв домашнего насилия, – к сожалению, обычно спрашивают с нажимом, в агрессивной форме, что является виктимблеймингом.
Что объединяет жертв насилия? Есть ли некая “химия” у жертвы и агрессора?
Страх, вина, обесценивание себя, чувство жалости к агрессору и надежда на то, что всё изменится, – вот что объединяет большинство жертв. Подчеркну важный момент – люди встречаются и начинают общаться не просто так. Любой абьюзер всегда найдёт жертву. Сначала он подсознательно проведёт проверку: есть ли у предполагаемой партнёрши границы, есть ли самооценка. И если границ нет, если проблемы с самооценкой, если она склонна брать вину на себя, то в этих моментах происходит «стыковка».
Почему жертвы сразу не бегут, как только на них подняли руку?
Нередко и бегут, и успевают даже куда-то добежать – до полиции, до друзей, до психологов. Но сильная связь, зависимость, миссия «спасателя» (треугольник Карпмана), а также надежда на то, что всё исправится, переключают сознание и заставляют вернуться.
И только то состояние, в котором женщина находится сразу после избиения, позволяет, например, психологу качественно поработать с жертвой и помочь ей осознать ситуацию, потому что переключение происходит довольно быстро и жертва снова погружается в иллюзии.
Как это некуда идти – всегда можно что-то придумать, в конце концов поселиться у подруги или переехать в другой город. Обратиться в службу помощи жертвам насилия, узнать, что делать в таких ситуациях...
Смотреть на ситуацию со стороны проще, чем оказаться внутри неё. Нам всегда легко сказать, что другому человеку нужно делать в той или иной ситуации. Но когда мы в данной ситуации находимся сами – нередко теряемся. Однако в позиции жертвы эти элементарные советы: «просто уйди», «просто позвони родителям или друзьям», «просто дай сдачи» – не работают.
Женщинам в роли жертвы уйти сложно не только потому, что есть сильная эмоциональная зависимость от другого человека и ещё целый букет других противоречивых эмоций, в том числе чувство вины и стыда перед окружающими. Очень часто, как я уже говорила, агрессор изолирует жертву от внешнего мира. То есть ограничивает её круг общения, увозит в другой город, заставляет уйти с работы и так далее. И в таком случае человеку просто некуда податься.
И также большинство предпосылок для того, чтобы стать жертвой, закладываются в детстве, в родительской семье. То есть у большинства жертв чаще всего нет того доверительного контакта с родителями, который позволил бы спокойно вернуться домой и признать свои отношения неудавшимися. Потому что, возможно, дома им будет ещё хуже, чем в семье с агрессором.
Кроме того, к сожалению, в нашей стране жертвы менее защищены, чем где бы то ни было. В том числе если говорить о том, что домашнее насилие больше не попадает под уголовное преследование.
Придерживаетесь ли вы позиции, что если парень ударил, то с ним надо расставаться в тот же день? Или надо давать шанс?
Я не могу давать людям такие рекомендации. Скажу больше, это не профессионально и противоречит этике. Каждый человек сам решает, как поступить в той или иной ситуации и берёт на себя ответственность за свои решения. Я бы сказала, конечно, надо смотреть на обстоятельства, в которых это произошло. В любом случае всегда надо поведение человека соизмерять со своими ожиданиями. Когда человек ведёт себя определённым образом – он уже показывает, что такое поведение – норма. В этом случае я бы сказала, что если молодой человек ударил – то скорее всего для него это нормально, и это с вероятностью 99% повторится вновь, даже если он говорит по-другому. Действия гораздо красноречивее и правдивее слов.
Почему жертва терпит боль и унижение, подвергает опасности свою жизнь? Что может быть дороже здоровья и жизни?
Главное, из чего надо исходить в этом вопросе, – из того, что у человека в состоянии жертвы искажённое восприятие действительности. Как, собственно, и у человека в состоянии агрессора.
Большинству людей эта ситуация кажется дикой, не поддающейся логике. Но в том-то и суть, что логика – это одно, а эмоции и поступки людей – это совсем другое. И логики там нет.
У жертвы есть своя картина мира, из которой очень сложно увидеть объективную реальность. Так каждый человек живёт в своём собственном мире, созданном на основе личного опыта, в котором одни явления – нормальны, а другие – не нормальны. И у каждого это что-то своё.
Очевидно, что у любой жертвы был такой жизненный опыт (и скорее всего, это детский травматичный опыт), который уже обесценил для жертвы её эмоции, её чувства, её жизнь, её здоровье, её безопасность; а других людей возвысил и возвёл в ранг истины в последней инстанции. То есть у жертвы нередко нет адекватного восприятия себя как личности, как значимой единицы, так как в жизни никто ей этого не показал. Ей просто неоткуда это взять. Потому, наверное, в отношениях жертва-агрессор процветает такое явление, которому дали название «газлайтинг», когда и так неуверенного человека ещё глубже погружают в состояние неуверенности в себе, в своих ощущениях, в связи с реальностью. Кстати, далеко не всегда агрессор делает это преднамеренно, чаще – по наитию.
Также важно знать, что главным цементом отношений жертва-агрессор становится чувство вины, которое постоянно внушается жертве. И вина эта не только по отношению ко второй половине. Жертва чувствует себя виноватой перед всем миром и другими людьми. Чаще всего это чувство вины знакомо жертве из её предыдущего опыта, к примеру, из отношений с родителями.
Ещё одно важное чувство, которое не даёт жертве уйти от агрессора – это такой «сладкий самообман», надежда на то, что всё поправится, человек изменится. То есть такая ментальная ловушка – ожидание. «Я жду, что будет лучше, что всё наладится, ситуация изменится, я смогу с этим справиться».
Надо сказать, что над созданием этой иллюзии также активно работает агрессор. После случая насилия чаще всего какое-то время он сокрушается в содеянном, искренне сожалеет, извиняется, обещает, что исправится и так далее. Нередко он приходят к жертве с цветами, подарками, извинениями. И жертве кажется всё таким правдоподобным, что она начинает в это верить и остаётся в этой иллюзии ожидания лучших времён. Такие ментальные ловушки способны надолго обездвиживать людей.
Обычно агрессор и жертва, будучи оба глубоко травмированными личностями, притягиваются друг к другу, как бы закрывая подсознательные потребности друг друга. То есть у них изначально есть внутренняя предрасположенность к подобного рода отношениям.
Что, на ваш взгляд, больше беспокоит жертву: страх, что уйти в принципе не получится, или страх, что если уйдёт, будет только хуже?
В каждом отдельном случае есть свои причины. Но ещё раз повторюсь – жертва и агрессор, встречаясь, сплетаются друг с другом в настолько тесную, крепкую эмоциональную зависимость, что скорее держит именно она, чем какие-либо страхи. Хотя да, конечно, страх и вина – зачастую это основные эмоции, которую испытывает человек в позиции жертвы. И какие из этих страхов сильнее, вам может ответить каждый отдельный, конкретно взятый человек.
У жертвы, допустим, есть дети. Как можно обрекать их на психотравмы и даже на возможный физический абьюз?
Странный вопрос, если человек уже рискует собственной жизнью, имеет ли здесь смысл говорить о психологическом здоровье детей? Об этом здоровье и большинство обычных людей не задумываются, не говоря уже о людях в состоянии жертвы.
Здесь проблема в том, что жертвы настолько не уверены в себе и в своих ощущениях, что им сложно понять, творится ли что-то ужасное или это в норме вещей. Ведь понятие «ужасного», как и любое другое понятие – в этом мире очень субъективно и опять же зависит от картины мира каждого конкретного человека.
Есть категория жертв, которые, несмотря на угрозу физического устранения и сильнейших побоев с переломами, при физическом абьюзе своих детей даже не пытаются уйти и на форумах честно пишут – да, всё понимаю, однако люблю.
Здесь опять же понятие любви искажено. Даже более адекватные люди любовью нередко называют болезненную привязанность или зависимость. И это фокусы нашего подсознания. Любовью жертвы в этом случае, скорее, называют мощную программу, которая работает в подсознании, которая заставляет бегать по этому замкнутому кругу.
Вы упоминали, что родители тоже вносят свой негативный вклад. Правильно ли я понимаю, что на жертву влияет модель отношений родителей, если у неё в детстве был абьюз? Не от них ли идёт перенос модели? Мол, раз отец бил мать, значит, норма, значит, так у всех. И я должна терпеть, ведь мать так долго и упорно защищала отца, говорила, что любит.
Конечно. Я лично глубоко убеждена, что фундамент любых нездоровых отношений чаще всего закладывается в детстве. Достаточно почитать «Теорию привязанности». И здесь не столько работает модель родителей – сколько то, как ребёнок учится воспринимать свои границы, себя как личность и свою самоценность. Нельзя отрицать и того, что каждый человек уже рождается со своими данностями, своим характером, и если одного человека конкретная ситуация может вырастить и сделать сильнее, то другого человека эта же ситуация сломает. Поэтому нередко в жертвенных позициях мы наблюдаем легко ранимых, доверчивых и чувствительных людей. Но это далеко не правило!