О дате
"Не могу сказать, что это меня радует или, наоборот, стращает или пугает. Ну дата и дата. Событие... Кино сейчас заниматься хочется всё меньше и меньше, глядя на то, что снимается... Я помню то кино, которое мне нравилось. Сейчас всё меньше того, что хотелось бы смотреть. Я не смотрю ничего. Вот в таких вот смешанных чувствах подбираюсь к этому юбилею. Отмечать его собираемся в очень узком кругу, семейном, поплыть на пароходике на Валаам, в Кижи, прокатиться туда-обратно. Очень тихо и спокойно, без помпезного празднования".
Кино или театр
"Как я для себя формулирую, кино – это гостиница, театр – это коммуналка. Что я имею в виду: кино – это коллектив, который собирается на год, может быть меньше, успевает подружиться, завести какие-то легковесные романы. А потом всё это разлетается, все остаются в хороших отношениях, иногда перезваниваются. А театр – это коммуналка, где годами сидят в одной гримёрке. Там очень сложные отношения: зависть, дружба, ненависть. Кому-то роль дали, а кому-то нет, кто-то играет из спектакля в спектакль, а кто-то, например женщины, переходит из возраста в возраст, соответственно меняется и репертуар, в котором они заняты. И всё время варится эта коммунальная похлёбка, в которой, в общем, существовать особенно не хочется. Поэтому к театру у меня такое отношение опосредованное, так скажем. Хотя вообще театр, в принципе, как затея мне нравится больше, чем кино".
О сериалах и гламурных следовательницах
"Специально я их не смотрю, но иногда прыгаешь с канала на канал в поисках чего-нибудь, а потом, допустим, где-то уже читаю, что это, оказывается, какие-то известные артисты, сериальные. Я их не различаю. Поэтому, когда смотришь картину не с начала, а где-то с середины, не сразу въезжаешь – настолько они одинаковые. Вот этот, оказывается, не негодяй. Это, оказывается, следователь. Сейчас ещё очень много картин, где следователи-женщины: "Сыщицы", "Ищейка", или там ещё по фамилиям как-то они называются. И очень интересно, что они теперь стали гламурными. Следовательница живёт в двухэтажной квартире, варит кофе бывшему мужу, потом ей звонят, она на хорошей машине куда-то едет. И убийство там не где-то в сарае, как раньше это было, нет, в элегантной квартире, на красивом полу сверкающем лежит в интересной позе блондинка, а под ней разливается лужа крови. И поэтому всё дальше развивается так вот гламурно, красиво. Это такая новомодная эстетика. Ничего в этом плохого я не вижу – такие времена, такие нравы. И не мне об этом судить".
Про свой сериальный опыт
"Был один сериал, не буду называть фамилии режиссёра. Он снимался, потом останавливался, потом опять на месяц всё это пропадало, я уже забывал, потом опять звонили, говорили, что продолжают проект – поменялись и продюсеры, и режиссёры. Приезжаю на съёмку, мне суют текст в гримёрке. Сижу, читаю. Потом появляется какая-то девушка, оказывается, мы с ней должны это всё изображать. Учить текст необязательно, потому что можно своими словами всё говорить. И попутно у неё выясняю, что у нас за отношения. Она говорит: "Я не знаю. Я вообще сволочь, как я поняла, и мне что-то от вас надо". Я говорю: "А я, как я понял, адвокат, видимо, тоже какого-то негодяя". Ну, хорошо, ладно, поехали. Снимаемся в машине, сидим мы с ней рядом, у нас микрофоны, водитель, рядом с водителем оператор с камерой, режиссёра нет, он откуда-то по компьютеру следит за съёмкой. Слышим команды. Поехали, на ходу снимаем. Потом остановились на светофоре. Стоп. Значит, сейчас, когда светофор переключится, поедем дальше. И моя партнёрша спрашивает у оператора: "А у тебя какой-то другой проект есть? Просто с очень большими паузами снимаем". "Да, сейчас меня пригласили, уже начали снимать. Сценарий – абсолютная дрянь. Ну не такое, конечно, дерьмо, как наш", – отвечает он. Я говорю, ты потише, у нас микрофоны. А он мне: "А что такого? Все знают". Вот с таким отношением все работают на этой картине. Можете себе представить, что из этого получится. Ну и удовольствия от этого процесса нет никакого".
О Гайдаре и чувстве юмора
"Аркадий Гайдар всегда интересовал, и много чего хотелось бы экранизировать из его работ. "Судьба барабанщика", которую мы недавно сделали с режиссёром Аней Чернаковой, заинтересовала прежде всего тем, что это детектив глазами ребёнка, то, чего не было вообще никогда до него. Поначалу мы вроде как следим с ним вместе за всем происходящим. Когда он оказался один, без родителей, появился этот странный дядя. Мы очень быстро понимаем, что дядя не так прост, как ему кажется. И мы все думаем: "Ну что ж ты, дурачок, не понимаешь, как на огонь летишь?" А в конце вдруг он нас обгоняет, потому что совершает геройский поступок, которого мы никак от него не ожидали и даже не могли подумать, что он может на такое решиться в абсолютно безнадёжной ситуации.
Истории-то вечные, там говорится о тех вещах, которые современны и сегодня. Мне очень нравится, что у Гайдара всегда есть абсолютно акварельно прописанные любовные истории. Диалоги у него замечательные и самое потрясающее – чувство юмора. Вот это, я считаю, то, без чего вообще в искусстве делать нечего. Отсутствие чувства юмора – это самая серьёзная инвалидность, которая только может быть вообще в любом искусстве. Это в частности значит ещё и понимать, когда ты смешон. Когда режиссёр после одной или двух картин уже не говорит, а вещает и никаких улыбок в свой адрес не допускает даже самому себе. А у Гайдара это всё безупречно по части чувства юмора и по отношению к персонажам, диалоги у него потрясающие. Во всех отношениях это замечательная школа".
О киноадаптациях
"Есть вещи вообще неэкранизируемые, если это явление литературное, ну как, допустим, гоголевский "Нос". Сколько попыток было его инсценировать и экранизировать, некоторые пугающие абсолютно. Нос, который там фигурирует, он то в мундире статского советника садится в дилижанс, отправляется в Ригу, то он в кармане полицейского вместе с какими-то табачными крошками, то он в пироге. Как только вы пытаетесь это визуализировать, всё это сразу теряет смысл. Когда это реально из резины сделанный нос в кулаке у полицейского или какой-то огромный из папье-маше нос в мундире и с ножками, который садится в дилижанс, – всё разваливается. И очень много вот таких вещей в литературе, которые непереводимы так же, как поэзия. Кто-то из великих сказал, что перевод поэзии на другой язык – это как изнанка персидского ковра. Вот вы его поворачиваете, смотрите с изнанки, да, видно, что вот там какая-то гора, видимо, какая-то птичка на нём сидит. Вы сюжет вроде как поняли, но с той стороны это не какая-то птичка, это потрясающая птичка. И гора потрясающая, и небо там замечательное, каждая ворсинка – это всё теряется, и получается подстрочник".
Об авторском кино и критике
"Я не люблю авторское кино. Кто-то из великих сказал, что, когда общение со зрителем режиссёра, актёра идёт от чувства к чувству, это одно дело. А если при этом требуется промежуточная посадка в мозг, ты должен понять, что это означает, что надо расшифровать какой-то там ребус, то это уже приходит к тебе как остывшее, охлаждённое, заказанное тобой вкусное блюдо, которое принесли через два с половиной часа. Уже всё это и невкусно, и некрасиво, и есть невозможно. Как правило, такое кино изготовляется людьми совершенно без чувства юмора. Такое вот авторское кино, где всё очень серьёзно, и критики таких любят. Критик счастлив, но только он в пустом зале. В переполненном зале он тоскует, он там погибает, потому что это получается, что он, значит, с быдлом на одном уровне? А вот если я сижу в зале один, все поуходили через 10 минут, а я до конца досидел, вот тогда это для нас! У меня вообще с критиками плохие отношения, потому что я где-то публично вякнул – и это до сих пор упоминается, – что критика любая, вообще, не только киношная, это рассуждения евнухов о любви. Евнуху, который ежедневно присутствует при десятках соитий, кажется, что он об этом знает значительно больше, чем все остальные, вот только у него нет одной детали, без которой никакой достоверности в этом быть не может".
О проблемах кинообразования
"Сложность в том, что, к сожалению, у нас сейчас образование в творческих вузах на 95% платное. Если же посмотреть биографию наших известных и великих, то это всё люди, которые к этой профессии пробивались, очень мало среди них москвичей, петербуржцев. Все – понаехавшие, причём с трудом понаехавшие. Та же Света Крючкова приехала из Молдавии и три года поступала, работала на заводе имени Лихачёва и в это время готовилась. И так почти все. Меня недавно пригласили в одну киношколу в Петербурге, я посмотрел: большой зал, человек 100, наверное, там сидело – одни девчонки, на всех специальностях: и режиссёры, и художники, и художники по костюмам, и актрисы. И все такие типовые, очень стильненькие, можно было просто всех их сейчас поднять и сразу на подиум на конкурс красоты. Это, как правило, или дети, или списанные жёны. Во всяком случае, большая часть. Сейчас при наличии денег: "Ты хочешь быть артисткой?" – "Хочу!" – "Ой, как хорошо. А зачем артисткой?" – "Чтоб на улице узнавали, знаменитой чтобы быть". Вот это такое прагматичное отношение очень у многих. Сценаристы тоже присылают истории. Смотрю, и уже понятно, куда он целит. Как правило, детективная история, по возможности хорошо закрученная, этому тоже все научились. А зачем? Волнует тебя это, что ли? Ты вот так вот это выстрадал? Это то, чем ты хочешь поделиться с человечеством? Да нет, боже упаси, – просто заработать".
Про дружбу с Никитой Михалковым
"Наша многолетняя дружба – это, можно сказать, стечение обстоятельств, потому что мой одноклассник, царство ему небесное, Алексей Шашков, с которым мы за одной партой сидели, жил на Николиной горе – у его родителей там была дача. И там же жил Никита, тоже с родителями. Так вот познакомились, и выяснилось, что у нас довольно много общего. Дело в том, что меня уже в сознательном возрасте всё время интересовало, что такое понятие "кризис среднего возраста". Я до сих пор не знаю, что это такое, но потом я догадался, что это, видимо, те люди, которые уже в этом среднем возрасте, то есть лет в 40, поняли, что они совершенно не тем занимаются, не туда попали. Вот ты закончил школу, засунули тебя в какой-то институт, или сам "засунулся". После этого пошёл на работу, потом – пенсия, шесть соток, "запорожец" и даже знаешь, на каком кладбище тебя похоронят. А мы с ним совершенно точно знали: я, что хочу поступать именно в Строгановку, а он хотел быть артистом. И тоже для этого много чего делал, ещё школьником будучи. Играл в студии при Театре Станиславского, я тоже в каких-то художественных студиях занимался. То есть мы как-то целенаправленно каждый к своей цели шли, ну и прикоснулись в общих интересах к определённому искусству. На практике я был у него художником на курсовой работе, потом на дипломной, так вот и пошло. То, чему меня научили в Строгановке, очень пригодилось в кино. Сценарное мастерство тоже как-то само собой пошло по случайности – когда Никита на год ушёл на флот, его брат Андрон, который писал какие-то сценарии заказные, в том числе для Средней Азии, меня позвал спарринг-партнёром в написании сценариев. А у Кончаловского уже опыт был большой сценарный. Тогда я попутно понял, что вообще научить ничему нельзя, можно только научиться, причём подмастерьем, при хорошем мастере. Можно закончить какой-нибудь дворницкий университет, снегоуборочный факультет – неважно. Но до тех пор, пока вы не помашете метлой несколько месяцев, да ещё под руководством какого-нибудь хорошего дворника, вы профессионалом не станете, и в этой профессии тоже. Поэтому все мои киношные профессии начинались с того, что я был подмастерьем при хороших мастерах. Большое им за это спасибо".