Знаете ли вы, какой православный храм в советское время считался главным в Москве? Нет, это не кремлёвские соборы, а величественная церковь Богоявления в Елохове, которая находится недалеко от метро "Бауманская". Ещё во времена Петра Первого в этих местах устраивали масленичные гуляния. Позже приход облюбовали состоятельные московские купцы. В годы Великой Отечественной войны в Елоховском соборе проводили самые массовые в стране богослужения и молебны за победу русского народа. Впрочем, пусть лучше храм расскажет о себе сам.
Как я появился на свет
Вы только вслушайтесь, какое звучное и поэтичное у меня имя — храм Богоявления в Елохове! Село Елохово когда-то примыкало к Немецкой слободе, что к северо-востоку от Кремля. Говорят, «елохой» раньше называли ольху. Издавна деревьев этих здесь росло немало. Недаром неподалёку до сих пор пролегает Ольховская улица. В старые времена здесь были мхи да болота, речка Чечёра протекала, приток Яузы. Наши цари-батюшки здесь охотиться любили.
Между прочим, по церковным преданиям в 1468 году именно в Елохове родился православный святой Василий Блаженный. Тот самый, в честь которого москвичи стали храм на Красной площади величать.
Меня, как водится, сначала построили из дерева, и был я небольшой сельской церковью, ничем не примечательной. В XVIII веке село Елохово частью Москвы стало. Да-да, столица и в те времена свои границы активно расширяла, не только сейчас.
А в 1717 году один из моих прихожан, гвардии полковник Воронецкий, выделил личные средства, чтобы перестроить меня в камне. Строительство начали, правда, тут мне не повезло. Как раз в это время Пётр Первый начал возводить среди топей да болот свой парадиз — прорубил окно в Европу! И ради этой задумки по всей стране строго запретил каменное строительство. Весь камень увозился на строительство Петербурга. Так и стоял я недостроенным. И лишь через несколько лет великая княжна Прасковья Ивановна, племянница Петра Первого, вложила в мою стройку личные деньги, и меня-таки возвели до конца.
Освятили меня 4 июля 1731 года, это и есть официальный день моего рождения. В конце XVIII века меня капитально перестроили. Добавили обширную трапезную, два новых придела. Главное здание построили «кораблём»: это значит, что храм, трапезную и колокольню расположили по единой оси. Стиль для строительства выбрали модный тогда — классический. Вмещал я больше трёх тысяч человек, высота моей колокольни 56 метров, а площадь — более тысячи квадратных метров. Было чем гордиться.
В Москве меня не зря называли народным храмом. Вот послушайте, как писал обо мне в конце XIX века один из моих прихожан, писатель Сергей Дурылин:
Ежели требовалась какая-нибудь благотворительная или патриотическая жертва, вызываемая нуждами времени... то митрополит Московский главные свои надежды на такой народный приход, как Богоявление в Елохове обращал. Знали, что тут всегда и деньги соберут, и молебен отслужат и всенощную... Можно было на приход положиться. А уж о красоте храма и говорить нечего — на холме, с высокой колокольней, виден был издалека и радовал не только столичных жителей, но и гостей со всей страны.
Сам дивлюсь, но эти слова Дурылина прозвучали тогда словно пророчество. Ведь пройдёт не так много лет, и в годы Великой Отечественной я и впрямь исполню важную патриотическую миссию. Конечно, это я уже сейчас так её называю. А тогда, в 1941 году, просто делал, что должно. Об этом я вам совсем скоро расскажу подробно.
Вплоть до начала XX века каждое воскресенье в моих стенах собиралось население небольшого уездного городка — не меньше четырёх тысяч человек приходило! Золотое было время. Ну а потом, Первая мировая, Гражданская, революционные потрясения... я опустел. Мой преданный прихожанин Сергей Дурылин по этому поводу весьма сокрушался. Вот послушайте:
В просторнейшем храме было не море народу, а разве что озеро, разбившееся на несколько отдельных заливов, рукавов, заводей и проливов, и этого общего „великого дыхания" народного уже не слышалось. Я поразился своему наблюдению. Куда же ушёл этот народ, некогда наполнявший храм до почти смертельной тесноты? Ведь само Елохово стало ещё многолюднее: застроились бывшие пустыри, выросли дома в четыре, в пять, в шесть этажей, открылись новые фабрики, а храмов в окрестностях не прибавилось. Очевидно, народу не убыло, а прибыло в Елохове, но он начал уходить из храма, и не в другие храмы, а в совсем другую жизнь, вне всякого храма.
В 1922 году советская власть решила изъять у меня церковные ценности для помощи голодающим. Конфисковали множество разной золотой и серебряной утвари, ну дай Бог, что хоть кого-то это от голода спасло.
Здание моё отнесли к памятникам церковной архитектуры первой категории — что значило, что охранять меня следовало как объект исторического значения. Это и спасло меня от сноса. Уже с 1930-х годов я стал Патриаршим кафедральным собором столицы. Мне передали сохранившуюся утварь из окрестных церквей, местоблюститель Патриарха Московского и всея Руси митрополит Сергий (Страгородский) устроил неподалёку от меня свою резиденцию, и с 1938 по 1991 год я так и оставался главным собором Москвы.
Как я встретил войну
В июне 1941 года власти Москвы приняли окончательное решение меня закрыть. Именно на 22 июня запланировали масштабную антирелигиозную акцию: в столице планировали взорвать храм Рождества Богородицы в Путинках, а также забрать у верующих мои ключи и ключи от церкви Илии Обыденного. Помню, как 21 июня, в субботу, настоятель храма отец Николай Колчицкий провёл, как все тогда считали, последнее богослужение в моих стенах.
Вот как вспоминала тот день моя прихожанка Зоя Пестова:
В субботу 21 июня я была у всенощной в Елоховском соборе. Служил отец Николай Колчицкий. Служил и плакал, а после окончания богослужения сказал, обратившись к народу, что завтра утром будет отслужена последняя Литургия, после чего храм закрывается, и ключи сдаются в исполком... На другой день рано утром я уже была в храме. Народу было немного. Все стояли грустные и печальные. После окончания Литургии ждали, что вот сейчас придут представители власти и собор будет закрыт. Но никто не приходил. Постепенно все стали расходиться. Ушла и я домой. Дома стала собирать вещи и продукты, чтобы ехать на дачу. Внезапно с лестничной площадки раздался шум. В дверь стучала соседка. — Зоя Вениаминовна! Включите радио! Война!
Митрополит Сергий сразу после утренней литургии 22 июня вернулся в свой митрополичий дом в Бауманском переулке. О начале войны узнал уже там. Закрылся в кабинете и сам отстучал на пишущей машинке послание всем членам Русской Православной церкви. Это послание вскоре размножили и разослали по всем уголкам нашей огромной родины, по всем сохранившимся приходам. Неофициально, под копирку, от руки, на листочках в клеточку... но тысячи людей передавали друг другу эти искренние, горячие слова:
...Не в первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу... Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Господь дарует нам победу.
Можно сказать, обращение митрополита стало первым духовным воззванием к народу СССР в дни войны. Вслед за ним прозвучит знаменитое сталинское «братья и сёстры».
После начала войны вопрос о моём закрытии московские власти уже не поднимали. Поэтому 26 июня в соборе сотни людей собрались на молебен о победе Красной армии и советского народа. Мы все в едином порыве слились в одно желание. Победить. Никто не смотрел тогда на национальность, возраст, веру...
Молитвы о победе звучали в моих стенах с 22 июня 1941 по 9 мая 1945 года — ровно 1418 дней. Именно столько длилась Великая Отечественная война. Несмотря на бомбёжки, комендантский час, эвакуацию из Москвы, молебны не прекращались ни на день.
С первых дней войны в храме начали собирать пожертвования на нужды обороны. Верующие приносили деньги, ценности, тёплые вещи, готовили еду для раненых.
Митрополит Сергий, патриарший местоблюститель, отдал свой бриллиантовый крест, а в конце 1942 года он призвал прихожан собирать средства для строительства танковой колонны «Димитрий Донской». Представьте себе, его обращение опубликовали в «Правде» — главной газете атеистического государства. Это стало настоящей сенсацией — ведь за годы советской власти я привык к гонениям, а тут наш патриотический призыв власти поддержали публично — всенародно, как говорили раньше. Пожертвования хлынули со всей страны. Русская Православная церковь собрала миллионы на нужды армии — на эти деньги построили танковую колонну из сорока новейших танков Т-34 и истребительную авиаэскадрилью «Александр Невский».
Весной 1944 года московское духовенство официально преподнесло правительству СССР ещё миллион рублей пожертвований на нужды фронта. Об этом тоже активно писали в советских газетах. Казалось, церковь и государство теперь рука об руку пойдут к общему делу победы.
Про жизнь в военной Москве
Но вернёмся к началу войны. Москва активно готовилась к обороне. Я видел, как мимо меня стройными рядами солдаты шли на фронт, добровольцы копали противотанковые рвы, устанавливали на улицах ежи... Я за всем этим наблюдал с болью в сердце, но ни дня не сомневался: победа будет за нами.
10 августа 1941 года глава Ленинградской епархии митрополит Алексий, будущий патриарх Алексий Первый, произнёс в моих стенах проповедь о патриотизме русского народа, которая после разошлась на цитаты. Не исключаю, что её читал и верховный главнокомандующий Иосиф Сталин. Осенью того же 1941 года, во время парада на Красной площади в своём обращении к солдатам Сталин ссылался на великих русских воинов. Но первым это сделал митрополит Алексий, в Елоховском соборе. Вот, послушайте:
Как во времена Димитрия Донского и св. Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа Русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу... Мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом.
Прямо на моей колокольне оборудовали пост ПВО. Разместили боевые расчёты зенитной артиллерии, которые защищали небо столицы от налётов с воздуха. Так я стал огневой точкой: зенитчики несли дежурство, стараясь сбить вражеские «мессершмитты».
Убранство моё затемнили, окна завесили плотной тканью... Так я и стоял в 1941 году: тёмный, пустынный, слушающий глухое уханье зениток вместо мелодичного колокольного звона. Но я понимал — так сейчас надо, таков мой крест. И несу я его со всей страной.
Во время бомбёжек для множества москвичей я стал надёжным укрытием. Едва на улицах звучали сигналы воздушной тревоги, жители окрестных кварталов спускались в мои надёжные подвалы. В церковных криптах устраивали импровизированные бомбоубежища — приносили скамьи и одеяла для детей и стариков. Мой настоятель с добровольцами дежурили на крышах домов, тушили зажигательные бомбы. Внутри храма люди молились и пели, и, уверен, это заглушало страх в сердцах людей.
Как меня едва не взорвали
К октябрю 1941 года положение наших войск настолько осложнилось, что власти всерьёз продумывали планы на случай захвата немцами Москвы. Было предположение, что фашисты устроят торжественные богослужения в наших храмах. И на этот случай меня тщательно заминировали.
Надо сказать, что в то время сотни важных объектов столицы были обречены на уничтожение, чтобы не достаться врагу. В секретном списке было около четырёхсот зданий — Большой театр, Главпочтамт, фабрика «Красный Октябрь», Шуховская башня, сотни предприятий... Был в этом списке и я. В других обстоятельствах я был бы польщён таким соседством, а так только молился, да минует меня подрыв сей. Но к 16 октября 1941 года внутрь меня заложили взрывчатку и проложили провода к дистанционным детонаторам.
А ещё подобрали группы нелегалов-подрывников, которые должны были проникнуть на эти фашистские богослужения и взорвать храмы вместе со всеми присутствующими. Несколько месяцев я стоял начинённый взрывчаткой и тревожно ожидал конца. Но, слава Богу, взрывать меня не пришлось. Немцев от Москвы отогнали, и в январе 1942 года меня разминировали.
Помогаю поднимать боевой дух
4 ноября 1941 года, когда немцы подошли совсем близко к Москве, в моих стенах было совершено особое богослужение. В тот день праздновали день Казанской иконы Божией Матери. Верующие тянулись в храм со всего города, власти даже временно отменили комендантский час. Богослужение вёл митрополит Николай, которого удалось вывезти в Москву из осаждённого Киева.
Перед началом литургии священники вынесли из алтаря чудотворную икону и установили её в центре храма. Впервые в соборе раздался всеобщий возглас, молящий о победе. В конце литургии протодиакон Иаков Абакумов провозгласил необычные слова:
Богохранимой стране Российской, властям и воинству её, первоверховному вождю Иосифу — многая лета!
Зал подхватил: «Многая лета!»
Так впервые Сталина публично помянули в молитве в стенах храма.
По иронии судьбы отец Иаков Абакумов приходился родным братом Виктору Абакумову, который с июля 1941 года занимал пост начальника управления особых отделов НКВД. Позже это управление переименуют в СМЕРШ. Виктор Абакумов, ставший впоследствии министром государственной безопасности СССР, среди прочего был лично причастен к репрессиям против церкви, пыткам и расстрелам священников.
Но тогда, осенью 1941 года, его родной брат Иаков и другие прихожане Елоховского храма об этом не думали. Все они в едином порыве молились о скорейшей победе над врагом и благословляли Советскую власть. После того богослужения многие говорили, что почувствовали особую, небесную защиту над Москвой и над страной в целом.
Зимой 1942 года, несмотря на страшные морозы, тысячи москвичей собирались у меня на молебны. Правительство к религиозным обрядам стало относиться мягче. Ходили даже слухи, что Москву специальным крестным ходом облетали. Мол, погрузили на вертолёт ценную икону и совершили молебен. Мне на этот счёт достоверно ничего не известно. Но то, что мои богослужения помогали поднимать победный дух народа, не сомневаюсь.
В ночь с 4 на 5 апреля 1942 года власти Москвы разрешили служить у меня пасхальную службу. Впервые после долгого перерыва окрестности огласил колокольный звон. До сих пор помню изможённые лица москвичей и море дрожащих пасхальных огоньков в их руках. Несмотря на все тяготы войны, этот день стал настоящим праздником.
На улице Баумана около Елоховского собора оживлённый людской рокот и большой, вытянувшийся и опоясавший громадное церковное строение хвост. Внутри храма происходит церемония освящения куличей, пасох и яиц. У многих не хватило ни усилий, ни времени, чтобы приготовить всё это освящённое веками великолепие пасхального дня. И вот стоит женщина с караваем обыкновенного хлеба, купленного в магазине. Рядом с ней старец держит в салфетке десяток сухарей. А вот в углу, в отдалении от всех, стоит маленький робкий мальчик. В тонких ручонках, на обрывке вчерашней газеты — кусок серого хлеба с воткнутой в него свечкой. Священник благословляет и этот смиренный пасхальный хлеб, хлеб войны.
Вот так трогательно рассказывал в своих мемуарах о моей пасхальной службе один из моих прихожан Пётр Георгиевский.
К пасхальной заутрене ко мне набилось несколько тысяч человек. Было много мужчин, были военные. Даже солдаты из британской союзнической армии заглянули и, как и наши православные люди, стояли с зажжёнными свечами в руках. Как же я радовался всеобщему единению!
Именно в разгар войны я стал местом для возрождения русского патриархата. Ночью 4 сентября 1943 года случилась невероятная встреча — сам Иосиф Виссарионович пожелал лично увидеться с тремя митрополитами. После этого власти позволили восстановить институт патриаршества в Русской Православной церкви. Митрополит Сергий, который к тому времени жил в моём храмовом доме, сразу после тех ночных переговоров отслужил благодарственный молебен. А спустя несколько дней его торжественно избрали Патриархом Московским и всея Руси.
Скоро в моих стенах провели торжественную церемонию интронизации нового Патриарха. Впервые с 1925 года Русская церковь обрела своего главу — и это произошло во время войны, в ещё недавно яростно обороняющейся Москве. Я сделался Патриаршим кафедральным храмом. А Патриарха Сергия прихожане вскоре стали называть «Патриархом Победы».
В сентябре 1943 года впервые после революции Москва принимала официальную делегацию Англиканской церкви. Встречал их я. Британские дипломаты и представители Церкви присутствовали на торжественном молебне о даровании победы войскам союзников и Красной Армии. На этот молебен, несмотря на будний день, аж восемь тысяч человек собралось. Как они у меня уместились — ума не приложу.
В канун Пасхи 1944 года мои прихожане собрали на нужды армии ещё 100 000 рублей. А на самой пасхальной литургии я больше напоминал зал приёмов иностранных делегаций. Кого у меня только не было! Дипломаты из США, Великобритании, Австралии...
Торжественная интронизация в 1945 году. Мой триумф
Вскоре после Пасхи, всего через год после интронизации, патриарх Сергий, к сожалению, скончался. Его похоронили с почестями внутри храма у северной стены. Со всей Москвы стекались верующие к его гробнице, дабы почтить память Патриарха Победы.
А в феврале 1945 года под моими сводами провели интронизацию нового патриарха — Алексия Первого — того самого ленинградского митрополита, произнёсшего в моих стенах проповедь о патриотизме русского народа в августе 1941 года.
На этом торжестве присутствовали не только советские иерархи, но и высокие гости из других стран. Службу в переполненном храме сослужили 42 архиерея Православной Церкви.
Для такого важного торжества народный комиссариат торговли выделил мне сверхдефицитные в военной Москве материалы: 35 метров ковровой дорожки для покрытия пола в соборе, 25 метров красного хлопка для завесы царских врат в алтаре, 65 метров шёлка для шитья покрывал и платов. А ещё нам привезли аж 65 килограммов муки для выпечки просфор. Невиданная для того времени щедрость!
Стоит ли говорить, что я преобразился. Хотя ещё были видны следы военного времени, я расцвёл! Гирляндами живой зелени, ослепительно белой сиренью, блеском начищенных подсвечников!
Торжественную церемонию сняли на киноплёнку операторы Центральной студии документальных фильмов. И под их прожекторами моё праздничное убранство засияло ещё ярче.
Про последнюю военную Пасху и Победу
Последняя военная Пасха стала для меня поистине исторической. 6 мая 1945 года, за три дня до Победы, тысячи людей устремились ко мне на празднования. Всего по стране в тот день прошло около десяти тысяч пасхальных служб, на которых собрались больше пяти миллионов верующих. Но самой многолюдной стала служба у меня. Люди даже перекрыли движение на прилегающих улицах.
Патриарх Алексий I в своём первом пасхальном послании соединил радость Христова Воскресения с уверенной надеждой на близкую победу над врагом.
А когда пришла долгожданная Победа, я вновь стал местом народной молитвы — на этот раз благодарственной. Уже 9 мая 1945 года у меня служили торжественный молебен, вознося благодарность Богу за дарование победы и избавление от врага. В тот же день священники отслужили панихиды об упокоении всех погибших воинов и мирных жителей. Над всей Москвой разносился счастливый колокольный звон, разрешённый властями по случаю победы!
Про послевоенную жизнь
После пережитого за годы войны я надеялся, что гонения и притеснения верующих остались в прошлом. И теперь я заживу как прежде. Но не тут-то было. Сначала, правда, были послабления: мне в собор вернули несколько весьма почитаемых святынь. В 1949 году над могилой покойного патриарха Сергия возвели мраморную мемориальную гробницу. Делал её знаменитый архитектор Щусев, автор Мавзолея Ленина и Казанского вокзала.
Я надеялся, что это акт прежде всего политический. Знак примирения церкви и государства.
Но уже на рубеже 50-х–60-х годов XX века, при новом руководителе страны Никите Хрущёве, гонения на церковь возобновили с новой силой. Действующих храмов в Москве было мало, и ко мне каждое воскресенье набивались толпы верующих.
Стоит ли повторять, что я всегда был со своим народом и переживал с ним любые тяготы. В октябре 1993 года, к примеру, когда в столицу вошли танки, ко мне в собор перенесли из Третьяковской галереи икону Владимирской Божией Матери. И москвичи вместе с Патриархом Алексием Вторым молились перед ней о спасении Отечества и прекращении смут и распрей.
В 1992 году статус патриаршего собора обрёл Успенский собор в Кремле, а я стал именоваться кафедральным. Перемены эти я принял с христианским смирением. Тем не менее, когда в 2008 году почил патриарх Алексий Второй, свой последний покой предстоятель Русской православной церкви обрёл в моих стенах.
1418 дней войны навеки вписали меня в летопись Великой Отечественной. Для москвичей я навсегда останусь народным собором, который в самые страшные годы был их убежищем, вдохновением и символом несокрушимого народного духа.
Это была история Богоявленского Собора в Елохове. Его голосом стал советский и российский актёр театра, кино и озвучания, педагог, режиссёр дубляжа и диктор Всеволод Кузнецов. Ещё больше непридуманных историй знаменитых столичных зданий слушайте в подкасте «Голоса московских зданий» Департамента культурного наследия города Москвы.