Многие москвичи не зря особенно любят станцию метро "Новокузнецкая". Ведь когда поднимаешься из-под земли на Пятницкую улицу в самом сердце исторического района Замоскворечье, чувствуешь спокойствие и обаяние старой Москвы. Спешащие по своим делам пассажиры редко задумываются о том, что эту станцию открыли в самый разгар Великой Отечественной войны – в ноябре 1943 года. Сложно представить, как в обстановке военного ужаса, параллельно с эвакуацией столицы, с бомбёжками, со светомаскировкой метростроевцы упрямо продолжали свою работу. Впрочем, давайте лучше послушаем саму станцию и узнаем её историю из первых уст.
Как ради меня снесли церковь
По московским меркам я ещё молода! Чуть за 80 – согласитесь, несерьёзно. Хотя задумали меня ещё в 1932 году. Тогда в Москву консультировать наших инженеров прибыли британские специалисты. Ведь в Лондоне метро с середины XIX века работает. Британцы помогли нашим спланировать общий план строительства и количество очередей. А дальше уже советские метростроевцы начали активную подготовку к масштабному проекту. В 1935 году в Замоскворечье ради меня снесли древнюю церковь Параскевы Пятницы. Честно говоря, мне до сих пор жаль, что так вышло, ведь храм этот упоминается ещё в документах XVI века!
Я на это повлиять никак не могла. Но теперь мой вестибюль как раз на месте древней церкви и стоит. Улица Пятницкая названа в честь неё, так что память всё же осталась.
Как мне имя выбирали
Когда объявили конкурс на лучшее название новых станций, мне примеряли разные имена, но ни одно не нравилось. И решили меня назвать в честь исторического района Замоскворечья Новая Кузнецкая слобода. Ведь здесь кузнецы жили ещё с XVII века.
Так вот, в 1935 году заработала первая очередь московского метро – красная линия от "Парка культуры" до "Сокольников". Ну а я ждала своей очереди – третьей. Строить меня начали ещё до войны – в 1939 году. План был запустить линию от площади Свердлова (сейчас это "Театральная") до Завода имени Сталина (сегодня "Автозаводская").
Столичное правительство делало всё, чтобы рабочим московских заводов было максимально удобно добираться на работу. А ведь как раз неподалёку от станции "Завод имени Сталина" располагались крупные московские заводы – автомобильный ЗИС, "Динамо", который производил электрооборудование. Вокруг них ещё в 30-е выросли огромные рабочие посёлки, которые как раз и нужно было связать с центром столицы. Так что тут без нашего брата-метростроевца никуда. К лету 1941 года были готовы перегонные туннели, оставалось самое интересное – строительство станций. Но тут пришла война.
Как меня чуть не взорвали
Уже в июле 1941 года на столицу обрушились первые бомбы. Все стройки в городе заморозили. Силы бросили на оборону. Какое там метро! Мало того, 22 июля 1941 года бомба попала в перегон между станциями "Арбатская" и "Смоленская" Филёвской линии. Станции эти совсем не глубокие, поэтому снаряд туда и угодил.
К октябрю 1941 года Москва стала настоящим прифронтовым городом – линия фронта, страшно представить, была всего в получасе езды на машине от окраины столицы. Правительство издало постановление об эвакуации Москвы. Из города экстренно вывозили правительственные учреждения, заводы и фабрики, учебные заведения. В Москве началась паника, многие люди уходили пешком!
Вот послушайте, как вспоминали те дни обычные москвичи, одни из тех, кто в мирное время по несколько раз в день проходил мимо меня:
"Я помню печально знаменитый день московской паники 16 октября 1941 года, когда немецкие танки дошли до Химок и до города доносилась артиллерийская канонада. Началось с того, что утром люди, как обычно, ушли на фабрики и заводы, но неожиданно вернулись домой с зарплатой и с пудом пшеничной муки. Производство остановилось. Я вышел на улицу: по ней куда-то шёл и бежал народ. В кузовах грузовиков тоже были люди, троллейбусы и автобусы – переполнены, кое-кто сидел на их крышах. Я поехал в центр. Там – такая же картина. В воздухе кружился пепел и недогоревшая бумага (жгли документы). На тротуарах порой валялись книги. На Кузнецком Мосту у стены дома стояла стопка из нескольких томов сочинений Ленина. Метро не работало. Подземка остановилась на сутки впервые за всю историю существования".
На случай возможной сдачи Москвы фашистам руководитель строительства метро, глава Наркомата путей сообщения Лазарь Каганович распорядился уничтожить всю столичную подземку, чтобы не досталась врагу.
16 октября 1941 года Московский метрополитен полностью закрыли для пассажиров. Все станции и тоннели обесточили и заминировали. Отдельные тоннели готовили к затоплению. Помню тот день. Я, в своём недостроенном виде, так и замерла от ужаса: неужели я не увижу ни одного пассажира в своих вестибюлях? Неужели никогда не услышу приятный женский голос из громкоговорителей: "Осторожно, двери закрываются!"?
Но, к моему счастью, инженеры-метростроевцы, архитекторы, чиновники из наркомата смогли уговорить Лазаря Моисеевича отменить распоряжение. Уже на следующий день поезда снова стали ходить в подземке. Москву при этом продолжают бомбить с воздуха. Моё строительство остановлено. Недавно построенные тоннели охраняют дежурные бригады.
В ночь на 23 октября 1941 года мои подземные своды обходил прораб метростроя Сергей Тимохин. Он отвечал за сохранность шахты во время войны. Вдруг над его головой послышался приглушённый гул воздушной тревоги. За ней – шум немецких мессершмиттов. Помню, как Сергей привычно опустился на груду шпал, достал карманный фонарик. Усталые глаза пробегают по последним записям в журнале работ. Внезапно я вся сотрясаюсь от глухого удара. Свет в тоннеле гаснет, сверху сыплется густая пыль. Неужели прямое попадание?
Сергей вскакивает и бежит по наклонной штольне к поверхности земли. Его встречает волна пепла и едкого дыма. На месте, где ещё вчера стоял жилой дом номер 35 по Новокузнецкой улице, пылают руины. Стены дома осыпаются в гигантскую воронку, обнажая внутренности разбитых квартир.
Из-под обломков слышны крики. Сергей бросается на помощь, к нему присоединяются бойцы ПВО. Из-под завалов вытаскивают женщину с ребёнком. Грохот не смолкает, вокруг рвутся бомбы, но люди, забыв о страхе, руками разбирают завалы. Лишь под утро Сергей возвращается ко мне в тоннель. Под землёй непривычно тихо. Моя надёжная штольня выдержала удар огромной фугасной бомбы. Этой ночью Тимохин ощутит странное спокойствие. Он впервые поверит – они выстроят меня вопреки войне.
Стройка войне вопреки
И действительно. Строить меня продолжили уже зимой 1942 года. Только представьте себе: лютый мороз, война, обстрелы и бомбёжки, вой сирен, постоянные перебои со снабжением. Не хватает рабочих, материалов, инструментов.
Логистика нарушена – заводы по производству нужных материалов и оборудования для метро нередко оказывались в оккупации. Возьмём, к примеру, тюбинги для строительства – это такие мощные металлические полукольца, которыми подземные тоннели укрепляют. До войны их делали на днепропетровском заводе металлического оборудования. В 1941 году он оказался захвачен врагом.
Пассажирские эскалаторы производили в Ленинграде, с сентября 1941 года отрезанном от остальной страны блокадой. Так что пришлось срочно открывать аналогичные производства в столице, с нуля запускать новые производственные линии, осваивать технологии, искать специалистов. И всё это во время войны!
С производством эскалаторов тоже всё было непросто. В 1942 году в Подмосковье удалось эвакуировать ленинградский завод "Красный металлист", который наряду с московским заводом "Подъёмник" производил эскалаторы для метро. Среди специалистов-блокадников был пожилой уже мастер эскалаторного дела Пётр Кузнецов.
Москва встретила ленинградцев тёплым хлебом и кипятком – военным угощением, от которого на глазах у инженеров навернулись слёзы. Но времени на чувства не было – нужно было срочно запускать работу. Вот послушайте, как вспоминал про эти дни сам Пётр Кузнецов:
"Уже через несколько дней после нашего прилёта в одном из цехов столичного завода "Серп и Молот" закипела деятельность. Листов металла недостаточно, станки изношены, чертежей нет – эскалаторы раньше никогда не производили в Москве. Я взял инициативу на себя: на обрывке бумаги нарисовал по памяти конструкцию нужного нам привода. Благо помнил её прекрасно: ночью разбуди – нарисую каждое соединение. Дали задание токарям. Я, конечно, переживал – вдруг что-то не поймут, вдруг в масштабе запутаются. Никогда не видя привод вживую, по одному чертежу сделать его – не самая простая задача. А брак мы себе позволить не могли – лишнего металла не было! В Лефортовском районе Москвы спешно собрали для нас бригаду рабочих: специалисты, скажу прямо, те ещё – были и пенсионеры-умельцы, и вчерашние школьники... профессионалы давно ушли на фронт. Но мои мастера учили их всем тонкостям производства – как согнуть балюстраду, как вытравить в металле ребристый профиль ступеней. И это притом, что каждый гвоздь у нас был на счету, каждый час – на вес золота! Вокруг не смолкали сирены, а наш цех трудился и днём и ночью.
Только весной 1943 года я впервые провёл рукой по поручню наших первых самодельных эскалаторов. Вспомнил товарищей, погибших в блокадном Ленинграде. Их знания, их отвага тоже вложены в эти машины".
Когда в 1943 году на мои новенькие эскалаторы ступят первые пассажиры, Пётр всем сердцем ощутит, что их ленинградский десант не зря трудился в столице дни напролёт. Но это будет позже. А пока вернёмся в 1942 год.
Между прочим, я одна из немногих столичных станций глубокого заложения. Перегонный тоннель между мной и станцией "Театральная" впервые в истории проложили под Москвой-рекой. С одной стороны, строить на большой глубине гораздо сложнее, с другой – бомбёжки и обстрелы мне были нестрашны.
Людей мне отчаянно не хватало – многие метростроевцы ушли на фронт. Если до войны на строительстве подземки трудилось примерно 5000 человек, то в 1942 году их осталось около трёх с половиной тысяч. Но мои строители не сдавались! Мужчин на работе заменяли женщины. Они прокладывали туннели, занимались облицовкой станций, не боялись любого труда.
Работать в подземелье пришли и пятнадцатилетние подростки – мальчишки и девчонки, заменившие взрослых мужчин. Никогда не забуду в своих тоннелях их звонкие, почти совсем детские голоса: "Давай раствор!", "Тащи песок!" Ребята вкалывали наравне со взрослыми – тянули кабели, месили бетон, долбили породу. После 11-часовой рабочей смены и взрослые падали от усталости, но для моих юных строителей рабочий день был не закончен. В 8 вечера сдавали рабочую смену, получали потрёпанные учебники и тетради и шли в депо – в школу рабочей молодёжи. Там после трудовой вахты ребята садились за парты, чтобы не отстать от своих сверстников и после войны поступить в техникумы и вузы.
Эти подростки выросли в одночасье и своим трудом тоже приближали скорую победу. Одна из бригад – 17-летнего Пети Голубева – за месяц прошла 18 метров тоннеля – неслыханные темпы даже для взрослых рабочих. Ребят потом наградили грамотами Министерства наркомпутей. А их подписи до сих пор сохранились в глубине моих тоннелей. Словно какая-то неведомая сила заставляла метростроевцев двигаться вперёд, заканчивать тоннели, а потом и возводить мой подземный вестибюль.
Уже в 1942 году поезда начали ходить по Замоскворецкому радиусу, но мою станцию – ещё не готовую – проскакивали без остановки. Из-за нехватки мужчин-машинистов поездами впервые в истории советского метро стали управлять женщины. 8 марта 1942 года первый такой поезд выехал в рейс. Его вели машинистки Екатерина Мишина и Нина Чумичёва. К концу войны десятки машинисток держали график на Замоскворецком радиусе – долгие смены трудились под землёй в постоянном шуме и вибрациях.
И в это же время метростроевцы продолжали строить мою станцию и вестибюли. И не просто, как вы сказали бы сегодня, бюджетный вариант в условиях военного времени. Нет! Меня решили строить торжественной и помпезной, наперекор врагу!
Про мою архитектуру
Проект моего перронного зала ещё до войны разрабатывали архитекторы Иван Таранов и Надежда Быкова, супруги, которые всегда трудились вместе и создали множество проектов для столичного метро. Вот послушайте, что сама Надежда Быкова обо мне говорила:
"Третьей моей станцией, которую я опять делала с Тарановым, была "Новокузнецкая". Консультировал нас академик Иван Владиславович Жолтовский. Это был художник с необычайно тонким вкусом. Он мог легко согласиться с мнением молодого автора, умел и тактично, не навязывая своего решения, подсказать очень ценное. Он поддержал нашу идею установки ряда торшеров вдоль центральной линии подземного зала, одобрил рисунок свода, тему которого мы позаимствовали из римской гробницы.
По предложению Жолтовского появились на "Новокузнецкой" мраморные скамьи-диваны с высокими спинками в виде развёрнутых свитков с растительным орнаментом. Эскизы скамей рисовал мой супруг Иван Таранов, прекрасный, кстати, рисовальщик. Уже после запуска станции мы узнали, что вся Москва начала шептаться, мол, эти скамьи мы сделали из мрамора разрушенного храма Христа Спасителя. Вздорные сплетни! На самом деле роскошные диваны из белого мрамора по чертежам моего супруга изготовили ещё в 1938 году. Всю войну они пролежали на складе в Черкизове и достались станции уже готовыми. Скамьи украшены не оружием и звёздами, а пальмовыми ветвями и гроздьями винограда. Но во время войны тратить время на изменение декора мы посчитали неуместным. Возможно, эти узоры и породили слухи о том, будто бы скамьи мы спасли из взорванного храма. В действительности же мрамор для скамей добывали в Челябинской области и специально везли в столицу".
Про мой победоносный декор
Знаете, когда я вспоминаю военные годы, больше всего меня поражает несокрушимая вера моих создателей в неизбежную победу. Подумайте сами, ведь в 1942 году война была в самом разгаре, исход её не знал никто. А меня уже тогда решают оформлять с одной ведущей темой – темой победы советского народа в борьбе с фашизмом. Весь декор подчинён этой мысли. Например, вместо стандартных арок на станции Таранов и Быкова построили массивные прямоугольные порталы. Они одним своим видом говорят о защите, о мощности советских воинов.
Над каждой мраморной скамьёй в центральном зале поместили металлические щиты с надписями: "Слава героическим защитникам" города Ленинграда, Севастополя, Одессы, Сталинграда! При этом ведь даже ко времени моего открытия, к ноябрю 1943 года, Ленинград ещё был в блокаде, Севастополь находился в оккупированном Крыму. А я своим декором как будто провозглашала: победа будет за нами! Мои боковые залы со стороны путей украсили барельефами великих полководцев прошлого: здесь Александр Невский и Дмитрий Донской, Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, Александр Суворов и Михаил Кутузов. Почему именно эти герои? Всё просто. Скульпторы ориентировались на речь Иосифа Сталина на военном параде 1941 года. Давайте её послушаем:
"Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!"
Про мозаики
Кстати, изображение Сталина в моём героическом декоре тоже имелось. В 70-е, правда, его бюст заменили на бюст Ленина. Но главным украшением моего подземного вестибюля стали поразительной красоты мозаичные панно на потолке. Они, поверьте мне, достойны отдельного подробного рассказа. Темы их весьма духоподъёмные, в настроении времени: сталевары, строители, шахтёры, лыжники, парад физкультурников... Всего 8 разных сюжетов.
Эти шедевры мозаичного искусства по эскизам знаменитого художника Александра Дейнеки создал ленинградский мастер Владимир Фролов. Владимир Александрович был потомственным художником-мозаичистом. Родился ещё в имперском Петербурге, который на его глазах превратился в советский Ленинград. У семьи Фроловых до революции была своя мозаичная мастерская и крупнейшая в мире коллекция смальты.
Когда Фролову поступил заказ на создание моих мозаик, тот был уже очень пожилым. Плохо видел, руки были уже не те. Но работу всё-таки взял. Вёл активную переписку с Дейнекой по поводу рисунков и фона. Дело в том, что сначала Дейнека задумал для панно золотой и серебряный фон. А это около ста килограмм материала примерно одного цвета. Подобрать такой не просто. Фролов писал художнику:
"Прошу уменьшить однотонные фоновые пространства! Лучше увеличьте за их счёт декоративные элементы – группы деревьев, здания! Композиция от этого только выиграет".
Как вы можете видеть на панно, Фролов своего добился. С одной стороны, уменьшил количество золота, с другой – добавил себе кропотливой работы. На каждое семиметровое панно уходило примерно 240 килограмм смальты! И все их художник набирал вручную!
Всего сделал 14 мозаик – изначально их хотели разместить на станции "Павелецкая". А затем получил ещё заказ на несколько огромных панно для станции "Автозаводская". Часть работ удалось вывезти до войны, в январе 1941 года.
Художник Дейнека контролировал размещение мозаик в Москве. Уже в столице панно решили размещать не на "Павелецкой", а у меня. Но пока меня строили, панно хранились на заднем дворе одного мраморного завода, на котором делали для метро облицовочные плиты. Сейчас на этом месте возвышается гостиница "Украина". Так вот, с началом войны художнику приказали панно срочно убрать – яркая мозаика бликовала на солнце и могла стать отличной целью для вражеских самолётов.
В итоге мозаики опустили строительным краном в вырытые ямы и присыпали землёй. Дейнека по этому поводу очень переживал. Писал в дневнике:
"Панно пребывают в земле. Ансамбль нарушен, некоторые мозаики утеряны".
И правда, из 14 панно в итоге у меня разместили только 8. Многие предполагают, что оставшиеся 6 так и лежат где-то в земле, под гостиницей "Украина".
Трагедия ленинградского художника
Ну а художник Фролов тем временем создавал остальные мозаики для столичного метро, уже в осаждённом Ленинграде. Он работал над огромным панно для станции "ЗИС", сейчас "Автозаводская". Площадь этой мозаики 150 квадратных метров. Фролов делал её в своей мастерской – без тепла и освещения. Выбитые стёкла окон были закрыты фанерой, вместо электрического света художник довольствовался керосиновой лампой. Голодный, замерзающий, Фролов сумел закончить мозаики в 1942 году.
Три части панно вывезли по льду Ладожского озера – по "Дороге жизни", соединяющей Ленинград с внешним миром. Сам Владимир Александрович, к несчастью, этого не узнал. Фролов умер от истощения и был похоронен в Ленинграде в братской могиле.
Всякий раз, когда я смотрю на оптимистичные мозаики Фролова, на которых мускулистые физкультурники шагают в светлое будущее, я думаю об истощённом художнике, который набирал свои последние работы заледеневшими пальцами при свете керосиновой лампы.
Про мою ротонду
К 1943 году в столице, несмотря на тяготы войны, воздвигли и мой наземный вестибюль. Впервые в истории московского метро его спроектировали в виде ротонды. Авторами проекта стали Владимир Гельфрейх и Игорь Рожин. Смотреть на их архитектурный шедевр приходила вся Москва.
Под колоннами ротонды оказалось очень удобно прятаться и в снег, и в дождь. После моего открытия тут нередко друг другу стали свидания назначать. Но это, конечно, уже после войны.
Как я была бомбоубежищем
А во время Великой Отечественной ещё до моего окончательного открытия меня использовали как бомбоубежище. На платформах устанавливали детские кроватки и места для взрослых. В вагонах поездов, стоявших на станции, тоже спали. На станциях ставили временные туалеты и питьевые фонтанчики.
Эскалаторы, правда, ещё не работали, и спускаться-подниматься москвичам приходилось пешком. Часто с детьми на руках. Это было невыносимо, поэтому со временем многие горожане ко мне ходить перестали. Просто в подвалы собственных домов спускались. А кто-то вообще в дверных проёмах во время авианалётов вставал и только надеялся, что в этот раз пронесёт.
Вот послушайте, как спустя много лет после войны вспоминала это время одна москвичка, Евгения Осиповна Патент, а в 1942 году – просто девочка Женя, которая пережидала бомбёжки на моей платформе с мамой и младшей сестрёнкой:
"Платформа была уже готова, и работники метро приспособили её для укрытия во время воздушных налётов. На платформе были поставлены скамейки со спинками, сделаны настилы, горели буржуйки. Было сравнительно тепло, но это было только для матерей с детьми. Для остальных вдоль туннеля были построены настилы и деревянные нары, где люди могли спать, но там было холодно и сыро. Спускались в метро медленно, так как эскалаторов не было, были построены деревянные лестницы, и шли по ним "шаг в шаг", так же и поднимались. Когда мы ходили с мамой укрываться в метро, я несла свою младшую сестрёнку Таню, а мама небольшой чемоданчик, в котором лежали вещи Тани, кило сахара и кило манки. Этот чемоданчик мы всегда брали с собой, когда уходили из дома. Ведь мы никогда не знали, вернёмся мы домой или к разбомблённым руинам... Подниматься, как и спускаться в метро, с ребёнком на руках было очень тяжело. Помню, когда, особенно во время подъёма, я всегда считала ступеньки, а их было много, ох как много! Всего 214!
Позже во время ночных налётов мы всё чаще оставались дома. Даже в подвал не спускались. Решили – чему быть, того не миновать".
Про мою послевоенную жизнь
20 ноября 1943 года я распахнула двери для столичных жителей. Помню, едва рассвело, а у моей ротонды на Пятницкой уже стал собираться народ. На фронте ещё шли бои, но Москва жаждала радости, и я подарила столице эту радость. Ровно в полдень под звуки марша алую ленту перерезал начальник московского метро. Под аплодисменты люди прошли в подземный дворец, выстроенный во время войны. Здесь были и рабочие, по ночам строившие меня, и вернувшиеся с фронта инженеры, и просто жители ближайших домов...
Скоро на платформу торжественно прибыл первый поезд. Пассажиры в изумлении рассматривали мой освещённый люстрами центральный неф, мраморные пилоны с названиями доблестных городов – Ленинград, Севастополь, Сталинград... Люди задирали головы, чтобы разглядеть сияющие мозаичные картины. Для моих пассажиров я стала символом несгибаемого духа и приближающейся победы. Да, окончательная победа над фашизмом была ещё впереди, но я стала её воплощённой надеждой, её первым памятником.
И вплоть до конца войны каждый пришедший ко мне пассажир лишний раз убеждался – наше дело правое, победа будет за нами! Собственно, так и произошло. 9 мая 1945 года прямо под моей ротондой незнакомые люди плакали, обнимались, дарили друг другу ветки сирени! Такая была радость, такое всеобщее ликование! Всюду звучала музыка, слышался смех! А уже вечером до меня доносились звуки праздничного салюта.
После войны мой центральный зал удлинили, соединили меня переходом со станцией "Третьяковская". Пассажиров у меня стало заметно больше. А сегодня так вообще – все куда-то спешат, несутся, смотрят в свои телефоны. Но нет-нет, кто-то поднимет голову и остановится на секунду, чтобы полюбоваться моими барельефами и мозаиками. А я только рада.
27 января 2013 года в честь 70-летия снятия блокады Ленинграда меня украсили мемориальной доской в память о великом мастере мозаики Владимире Фролове. Будете проезжать мимо – остановитесь на мгновение у этой доски. Тем самым и вы почтите его память.
Это была история станции метро "Новокузнецкая". Ещё больше непридуманных историй знаменитых столичных зданий слушайте в подкасте "Голоса московских зданий" Департамента культурного наследия города Москвы.