Зрители на премьере встретили ваш "Жемчуг" очень тепло, видно было, без преувеличения, что всем картина очень понравилась...
— Мы всё-таки делаем кино не для себя, это очень важно понимать. И важно путём любви к зрителю передать то, что ты хочешь сказать, и не отторгать его своим творческим "я так вижу". После "Сказок Гофмана" самое ценное для меня как режиссёра — это зритель. Мне пришло столько писем от совершенно незнакомых людей, что я не могу это не ценить. Наверное, это и есть тот, самый главный, взаимный обмен энергией, который должен быть, иначе можно лопнуть от того, что ты не можешь чем-то делиться.
Представляя фильм, вы сказали, что вам в кино близок сказочный реализм. Получается, что после "Сказок Гофмана" вы тоже сняли своеобразную сказку. Как вам кажется, вы следуете некоему тренду или, наоборот, его задаёте? И что такое, в вашем представлении, сказочный реализм?
— Я не люблю слово "тренд". Что это такое? По большому счёту, это некий запрос, который существует. У меня сейчас есть мой личный человеческий запрос на хороший финал. Это моя догма, с которой мне проще жить. Настолько всё в этой жизни зыбко, сложно и вообще становится как-то жестоко и опасно, что если я сейчас не смогу рассказать историю сказочным языком с надеждой на то, что будет хороший финал, то мне будет сложно существовать. Поэтому сказочный реализм — это абсолютно реальная история. Ведь что такое сказки? По большому счёту, это куча жестокостей: кто-то откусывает головы, кого-то зажаривают в печи и съедают. Это просто какой-то фильм ужасов, который, как правило, заканчивается достаточно неплохо, и у тебя в конце есть ощущение, что в любой истории, какой бы страшной она ни была, есть надежда на какое-то будущее. Мир сегодня поглотили болезни, войны, раздоры — как и в любой семье, в которой бывает разное, не только хорошее. И надежда на то, что может быть по-другому, что хорошие и плохие, самые разные люди могут в какой-то момент путём танца или чего-то другого объединиться, — это даёт мне надежду на жизнь, и эту идею, как я, опять же, надеюсь, я смогу передать остальным. Поэтому это не про тренды, это, наверное, про то, что чувствую я.
В каком-то смысле эта традиция оптимизма была и в советском кино и в определённый период она растерялась.
— Я очень её люблю, эту традицию. "Сказки Гофмана" — это именно сказки Гофмана: были у девочки красивые руки и потом их не стало. Но при этом она нашла себя и реализовалась. Она себя спасла, потому что нашла себя настоящую, и руки — это только внешнее. А "Жемчуг" про то, что жемчуг есть в каждом из нас, его просто надо поискать. Нельзя жить только негативом, нельзя постоянно кого-то в чём-то подозревать, и нельзя быть равнодушным — вот что самое главное. Для меня "Жемчуг" — это история про то, что равнодушие убивает семью. Этот фильм именно об этом. Приёмная девочка появилась в уже достаточно мёртвой семье, назовём это так. Это люди, которым не интересен, в принципе, даже собственный ребёнок и которые настоящим уже не живут, их чувства остались в прошлом. А надо жить настоящим и радоваться любому дню, который у тебя есть.
Жемчуг в фильме как сквозной символ: сначала мы видим дешёвые бусинки, потом они "превращаются" в дорогие серёжки, которые были похищены и возвращены... Почему именно жемчуг, какой смысл вы вложили в это? В славянской мифологии это слёзы...
— Это и слёзы, и в то же время некая жизнь, которую отнимают, вытаскивая из ракушки. Это жизнь, относительно которой человек присвоил себе право её нарушать — то есть это не совсем камень, или это живой камень. И для меня всё, что касается истории с жемчугом — это история про жизнь, которую ты пытаешься сделать камнем. Наверное, как-то так... Каждый может интерпретировать это по-своему, — как и лису, которая есть в фильме. В России лиса — это хитрое животное, которое обманывает и у кого-то что-то отнимает, а в Японии лиса — это мудрое существо, у которого девять жизней — в каждой стране по-разному. Для меня в этой истории лиса несёт мудрость. Плюс к этому добавляется мифология северных народов — в фильме действие разворачивается не только в Индии, но и в Ханты-Мансийске. Наличие местной мифологии — это то, что особым образом объединяет север России и Индию, это как холод и тепло...
А эта лиса случайно или нет похожа на шубу, которую героиня Светланы Ходченковой привозит из Ханты-Мансийска: шуба остаётся неподвижной на вешалке в гардеробной, а лиса бегает по дому?
— Каждый понимает так, как посчитает нужным. Может быть, здесь есть и смысл в жесте бабушки, которая, прощаясь с внучкой, гладит эту шубу, будто передавая ей своё напутствие и энергию, или это сама Елена, героиня Ходченковой, которая похожа на лисичку, или это девочка, которая своим приходом в семью всё в ней поменяла... Она как раз живёт в мире, который сама придумала, и он гораздо лучше того мира, в который она попала.
То есть у лисы нет однозначной трактовки?
— Она есть, но я её не раскрою. Я жду, когда начнётся прокат, чтобы узнать, что увидят зрители, мне это очень интересно.
Индия как страна мечты героини появилась в сюжете сразу или нет?
— Это стечение обстоятельств. Мой фильм "Сказки Гофмана" стал первым дебютом в истории 54-го Международного кинофестиваля в Гоа, который попал в основную программу. Я была так счастлива, что мой фильм находится среди 10 картин корифеев, на счету которых не одна Каннская пальмовая ветвь, что у меня было ощущение, что я нахожусь в какой-то сказке. И в этот момент мой продюсер и подруга Катя Филиппова предложила мне сценарий "Жемчуга". В тексте была другая страна, но Катя предложила поменять мне её на Индию. И я, находясь там, сразу согласилась, потому что там было ощущение, что это именно то, что нужно. И потом, вы же понимаете, что такое для советского человека индийское кино. Если взять Африку или Мексику, то мы же про это ничего не знаем — а про индийское кино мы знаем всё. Я помню себя девочкой, которая приезжала к бабушке на каникулы и которая знает, что значит ходить на индийский фильм 800 раз. Это кино, в котором всё понятно: кто хороший, а кто плохой, кто добрый, а кто злой. Это яркость и тепло, которые мы все помним. И поэтому захотелось вот этого болливудского кинематографа, запаха детства, запаха кинотеатра.
Когда бабушка в начале фильма достаёт куклу и называет её Митхунчик, это поймут только люди определённого поколения...
— Конечно, но даже если молодёжь не поймёт, им будет ясно, что речь идёт о чём-то индийском. Сейчас для молодёжи Индия — это Гоа, хотя она гораздо многообразнее и она бесконечно интересна. Мои несколько приездов туда отнюдь не позволяют мне говорить, что я достаточно знаю об Индии. Это настолько древняя и настолько энергетически сильная культура, что она способна влиять на всё.
Каково было работать в копродукции с индийцами и вообще в Индии?
— С точки зрения производства это было очень сложно. Каждый раз — целое приключение: как мы поедем, как будем снимать там, где никого не знаем, как вести съёмки в Тадж-Махале с армией на входе, где нельзя с собой проносить даже воду, и так далее. Но я всё время говорю своим коллегам: самое главное — подготовка. Мы очень готовились. У нас всегда есть план А и план Б. Кино — вещь пластичная, и когда ты снимаешь в другой стране (не в чужой, а именно в другой, все страны для меня — другие), то это особенно важно. Здесь другой менталитет, другая культура. Но при этом все кинематографисты — это люди одной крови, которые понимают друг друга с полувзгляда и всегда работают на идею. Люди, которые занимаются кино во всех странах мира — это люди, способные на героизм. Это самоотдача и подвиг каждый день. В Индии такие же прекрасные и самоотверженные кинематографисты, как и везде, никакой глобальной разницы в работе я не увидела — это люди, которые любят кинематограф.
Индия — родина астрологии, снимали вы почти сказку: было ли на съёмках что-то мистическое?
— Наверное, было, а, может, нет... У нас на съёмках разбивают тарелку, а в Индии — кокос. Это целая история. Они устраивают маленький храм, украшают его, кладут какие-то фрукты... И на съёмках в Индии мы тоже разбивали кокос. Всё бесконечно менялось в процессе — так же, как и здесь. Кино — это такая история, по которой тебя ведут: у нас менялись сцены, сценарий, потому что ты понимаешь, что не можешь произнести здесь этот текст, он должен быть другим, и так далее. У меня было очень мало свободного времени, чтобы гулять, наслаждаться Индией — у меня была только возможность смотреть, а что может быть круче для кинематографиста?
Вы сразу понимали, кто у вас будет в главных ролях?
— Конечно, нет. Наши актёры — это очень профессиональные люди, которые проходят все пробы, и у нас они тоже были. Конечно, мне были очень нужны и Светлана Ходченкова, и Евгений Цыганов, такие имена очень мотивируют продюсеров, но они так же проходили пробы. И я, зная их абсолютную востребованность, безумно им благодарна.
Фраза "Привет, малышка, моя жизнь — это вспышка" была в сценарии или кто-то её принёс?
— Нет, в тексте этого не было, но я очень искала такую деталь. Я не люблю, когда в кино о чём-то рассказывается в лоб: они поцеловались, значит, между ними что-то есть. У нас зрительское кино, но мы недооцениваем нашего зрителя: ему не надо всё разжёвывать. Здесь как в жизни: ты можешь догадаться о происходящем всего по одной фразе. Мне она была нужна, и её принесла наш второй режиссёр Ксения Кукина, которая однажды пришла и поздоровалась с нами словами: "Привет, малышки, моя жизнь — это вспышки". На что я тут же откликнулась: "Большое спасибо, это войдёт в сценарий".
Вы медийный человек — помогает ли ваша известность привлекать на съёмки фильмов звёзд и средства и даёт ли это больше творческой свободы?
— Если бы всё было так просто, то свой первый фильм я сняла бы не через несколько десятков лет после окончания ВГИКа, а гораздо раньше. В 17 лет я поступила во ВГИК, а в 19 лет получила уже порядка 28 международных призов, включая награду от Питера Гринуэя, за свои студенческие картины. Я долго работала в рекламе, но теперь закрыла рекламное агентство, всё бросила и начала свой путь в кино с нуля — даже с минуса. Я поняла, что я больше не могу, я выгорела, и теперь хочу заниматься тем, о чём мечтала всю жизнь. Я начала с чистого листа во всех смыслах — в прямом, в переносном, в финансовом. Кино — это достаточно снобская история. Так что я благодарна всем, кто в меня поверил. Знать человека и доверять ему в профессиональном смысле — это разные вещи.